Журнал Информ-образование

Избранные очерки разных лет 

1. Связка писем

Илья Петрович Корнеев был раздосадован на сына до предела. В школе сказали, что учится он лишь на «четверки» и то не всегда твердо, а мог бы быть отличником. Причина? Наверное, в том, что сын слишком много читает. Вчера, например, и сегодня не отрывается от «Мартина Идена» Джека Лондона. Илья Петрович подходит к сыну, выхватывает книгу и гневно говорит:

– Ну, разве ты что-нибудь в ней понял! Читаешь, лишь бы время убить! А учебу забросил! Ведь в девятом классе уже, должен соображать!

Сын молчит, понурив голову, на щеках зажигаются красные пятна. Он очень дорожит мнением отца, и ему до слез обидно, что отец сердится и не понимает его,

– Ну, ладно, – спохватился Илья Петрович, видя, что сын чуть не плачет. – Я уезжаю в командировку на неделю. Мама нездорова. Ты — за старшего, надеюсь на тебя. А мне можешь написать открытку. Вот адрес...

Он пожимает Мите руку, целует жена на прощанье и, взяв чемоданчик, уходит на вокзал. До самого вечера Мите было тоскливо. Он сходил в аптеку за лекарствами, привел сестренку из садика, а мысленно доказывал отцу, что он читает не для того, чтобы просто «убить время». А когда все улеглись, он взял лист бумаги, придвинул чернильницу и начал писать отцу. И тоскливое настроение вдруг исчезало. Закончив письмо, Митя взялся за уроки. Задания были трудные, но они уже не страшили юношу.

Получив голубой конверт, отец встревожился. Он не ожидал весточки так скоро и испугался, что с женой что-то случилось. Но, читая письмо сына, Илья Петрович начал радостно улыбаться.

«Папка! Пишу я тебе потому, что не могу молчать. Ты все-таки зря меня упрекаешь, будто я ничего не умею делать и даже книжки читаю от скуки, не усваивая их смысл. То есть, не совсем зря, у меня действительно это есть, но, скажем, «Мартин Иден» заставил меня о многом задуматься. Просто я не могу толком рассказать, что я пережил, читая Д. Лондона. Мне кажется, я понял Мартина. Он был одинок даже среди друзей, которые его искренне любили. А его любовь к Руфь и страстное стремление к знаниям! Но мне не хочется говорить об этом, скажем, за обедом. А таких минут, когда уместно и можно побеседовать об этом с тобой, очень мало. Я хорошо помню все наши прогулки по вечерам, наши разговоры о книгах, о жизни.

Вот ты как-то недавно сказал, что не стоит ходить в этот клуб, и я туда больше не хожу. А в школе я играю и в футбол, и в волейбол. Напиши мне ответ и приезжай скорее. Мама спит спокойно, Лялька тоже улеглась.

До свиданья, папка. Твой Митя».

– Неужели это Митя сам написал? – не верил своим глазам Илья Петрович, перечитывая письмо сына еще раз. - Совсем парень большой стал. И рассуждает толково, разбирается, значит, кое в чем. Правда, наивен еще, ну ведь мальчишка, что с него взять...

Илье Петровичу было необыкновенно приятно, что Митя так дорожит их прогулками вдвоем. И ему захотелось, чтобы сын уважал его не просто как отца, а также как умного, знающего, опытного человека. Письмо приоткрыло уголок юной души, и Илье Петровичу страстно захотелось принять участие в формировании духовного мира дорогого ему человека. Тут же на почтамте, купив конверт и почтовой бумаги, Илья Петрович сел за письмо. Увлекшись, он забыл об окружающем шуме, сутолоке и даже о времени.

«Дорогой сынок! Вот я и дождался первого самостоятельного письма от тебя. И если хочешь знать, именно сейчас, здесь, на Ростовском почтамте, понял, что сын у меня совсем уже взрослый. Полученное мною письмо не мог написать несмышленый мальчишка. Твои мысли и рассуждения свидетельствуют о том, что детство завершилось и пришла пора юности. И мне хотелось бы, чтобы мой старший стал мне товарищем.

Принимаю твое замечание насчет “Мартина”. Но и ты, в свою очередь, пойми, чем продиктовано наше с мамой беспокойство. Чем больше человек прожил, тем отчетливее видит свои собственные промахи, тем яснее ему возможные ошибки других. И оттого на сердце — грусть. А для родителей нет на свете ничего печальнее, чем ошибки детей. Мы с мамой вложили в вас не только силы и долгие годы заботы. Мы отдали вам всю нашу душу, всю нашу любовь. И будет нестерпимо больно, если вы не оправдаете наших надежд. Не подумай, что мы ждем от тебя с Лялькой чего-то несбыточного. Нет, мы просто хотим видеть вас взрослыми, самостоятельными, порядочными людьми. Мы хотим, чтобы вы нашли свое призвание, ибо только в этом случае человек обретает подлинное счастье в жизни. И оттого волнуемся, видя, что ты чересчур увлекаешься чтением в ущерб образованию.

Кроме того, в больших книгах, написанных пером гениев, читатель находит то, что соответствует его возрасту. В юности я в “Мартине Идене” больше всего восхищался его энер­гией, неукротимой волей. Я вообще героев-хлюпиков, людей фразы, а не дела не любил. Наверное, потому предпочитал Джека Лондона. Это, впрочем, свойственно юности. Я восторгался Смоком Беллью и героем романа “День пламенеет”. А в зрелости увидел в “Мартине Идене” совсем другое. И теперь, когда я уже три года работаю над своим проектом, в “Мартине” вижу то, чего тебе сейчас не разглядеть при всем старании. Я понял его глубокую душевную опустошенность, и нравственную усталость. Он потерял желание бороться с жизнью – да, да, сынок, именно бороться, ибо жизнь есть неустанная борьба с обстоятельствами, с людьми за свою правоту, свое дело. Наконец, это постоянная битва с самим собой, со своими слабостями, с возрастом, который чем дальше, тем менее прибавляет человеку сил. Но у Мартина, заметь, в отличие от меня не было семьи, детей, ради которых стоит жить при любых обстоятельствах. Не было такого замечательного друга, как моя жена – твоя мама. И потому Мартин выбрал самоубийство. Но это не выход из положения, а капитуляция!

Возвращаюсь к истоку нашего разговора, хочу повторить; не надейся, что папа с мамой, глядя на пушок на твоей верхней губе, перестанут делать тебе внушения. Нет, ты для нас в любом возрасте будешь нашим первенцем. И слушай нас без возражений. А твой возраст и набирающий силу разум позволит тебе отделять в этих внушениях то, что продиктовано лишь нашим беспокойством, от того, что следует воспринять, чтобы избежать в жизни непоправимых ошибок. Я подчеркиваю – непоправимых, как, например, самоубийство Мартина, ибо нет людей, которые вообще свободны от ошибок. Хорошо бы тебе избежать ошибок своих родителей. Избрать не ту профессию – дело, в принципе, поправимое. Но придется заплатить дорогую цену и отдать многие годы жизни, чтобы переменить нелюбимую работу на — любимую. Жениться не по любви или слишком рано, не успев, что называется, встать на свои ноги, это тоже, хотя и поправимая, но весьма тяжелая ошибка, оставляющая глубокую душевную травму. И тому примеров много. Вот об этом не забывай.

Я тоже, сынок, помню наши прогулки. Думаю, у нас будет еще возможность вместе пройтись и потолковать. А сейчас будь повнимательнее к маме, пока она нездорова, помогай ей во всем, замени меня до моего возвращения. И покрепче возьмись за учебу. Твои успехи теперь для меня дороже, чем мои собственные. Свой «потолок» я уже вижу, а твое будущее представляется еще очень туманным. Хочется, чтобы ты вырос самостоятельным, верным своему призванию и полезным людям человеком.

С удовольствием крепко, по-мужски, жму руку своему младшему другу. Твой папа».

Эти два письма – крохотная частица той связки писем, которые Илья Петрович дал мне. Большинство из них написано его сыном, когда отец никуда не уезжал. Видимо, в семье Корнеевых это стало формой общения отца с сыном. Из писем видно, как крепла и развивалась их мужская дружба, как дорожил юноша мнением отца во всех вопросах жизни, как терпеливо и умно отец воспитывал сына.

2. Когда дочери замуж пора...

Мать метнулась от плиты к окну и застыла. Впервые за все лето она увидела дочь рядом с Артемом, даром что живут в одном коттедже, только с разных сторон. «Неужто за Волгу вместе ездили? – радостно подумала она. – День-то жаркий».

Артем с Сашей шли к калитке, взявшись за руки, оживленные, молодые, загорелые. Вот так они дружно возвращались, бывало, из вечерней школы.

– Господи, чем не парень? – вздохнула мать, – И высок, и лицом пригож, и дело в руках есть. В «Сельхозтехнике», кого ни спроси, все хвалят. Да и Саше уже пора. Двадцать второй пошел…

Матери хорошо было видно из окна веселое толстогубое лицо Артема. Саша до сих пор дразнит его «губошлепом». «Дурочка, – улыбнулась мать, – это они у него от доброты такие...»

Раздался привычный длинный-предлинный Сашин звонок, и мать, на ходу снимая фартук и приглаживая жидкие седеющие волосы, кинулась открывать. Она ничуть не сомневалась, что Саша заявится не одна и что в этот воскресный вечер что-то должно решиться Пирог с капустой сидел в духовке, а за бутылочкой, если нужда, долго ли в сельпо сбегать?

– Милости просим, гости дорогие, – протяжно проговорила она, волнуясь, и распахнула дверь прихожей.

– Кого это ты так величаешь? – засмеялась Саша.

– А где же Артем Григорьевич? – растерянно спросила мать.

– Кто-кто? – удивилась Саша. – Ах, это ты Темку так! – захохотала она. – Подглядывала, значит? Ай-ай-я, мама, как нехорошо!

– Тебе все хиханьки да хаханьки, – обиделась мать и, вспомнив о пироге, поплелась на кухню. – Ты думаешь, такие парни на дороге валяются. Такие-то раз в жизни да и не каждой девке попадаются.

– Знаю, знаю: не пьет, не курит твой Артем Григорьевич, и все-таки он – губошлеп!

– Озорница ты, своевольница, – проворчала мать, – парень третий год убивается, а она...

– О Темке забудь, – строго сказала Саша. – Этот герой не моего романа.

– Да кто же он, твой герой? Чай, матери можно и открыть­ся... Не чужая, зря не посоветую.

– Есть один, – загадочно улыбнулась Саша, глядя в кухонное зеркальце.

– И что же, неужто все уж и обдумали? – встревожилась мать.

– Ох, и любопытная же ты. Посмотри лучше свой пирог, а то сгорит, – сказала Саша недовольно и ушла в спальню.

Мать долго не могла справиться с горячим листом, потому что руки ее плохо слушались. Наконец, она вытряхнула на стол сочный румяный пирог и заботливо укрыла его бумагой, а сверху чистым полотенцем, чтобы отмяк. Но пышный пирог уже не радовал ее. Слова дочери обидели до слез. «И найдет же такое вредное словцо,– сердилась мать, – как ножом по сердцу. О ком же мне еще и любопытствовать, как не о единственной дочери. С семи лет одна, без отца ращу...»

Но материнское сердце отходчиво. Как только пирог чуть-чуть поостыл, она шумнула:

– Иди пирожка поешь!

– Не хочу, – отозвалась Саша.

– Да ты не дури, – нахмурилась мать, входя в спальню, – Умойся, причешись – и к столу.

– Да я, правда, не хочу. Вернее, хочу, но есть дома сейчас – просто нет смысла. Я в кафе иду. У нас молодежный вечер сегодня. Ну, как тебе мой новый костюм? – спросила Саша, придирчиво оглядывая себя в зеркало.

Мать не одобряла, что дочь и на работе, и на гулянье хо­дит в брюках, но костюм был сшит отменно, тут уж не покривишь душой. За тридцать лет работы в швейном цехе промкомбината она научилась разбираться, что к чему. Закройщица из Саши выйдет знатная. Ишь, какой тростиночкой выглядит, а ведь белое должно бы полнить.

– Это с какой же радости в кафе? – сердито спросила мать, намеренно не отвечая на вопрос, так как при всем уважении к добротно сшитой вещи новомодную одежду не одобряла.

– Ну, мама, ты прямо отсталый человек, – проговорила девушка покровительственно, зная, что мать ни разу не была ни в ресторан, ни в кафе и считает эти заведения почему-то нечистыми. Саша старательно объяснила, что профсоюз промкомбината устроил им праздник в кафе «Молодежном» за то, что перед школьным выпускным вечером они буквально зашивались с белыми платьями для выпускниц. А тут еще свадебных заказов сверх программы.

– Что же ты в кафе с тем, с героем? – испытующе спросила мать.

– Да он хороший парень, – засмеялась Саша, – не волнуйся, пожалуйста. Недавно приехал, устроился работать техником в нашем телеателье. Ну, все, – заспешила она, – я вечно опаздываю.

После ухода дочери мать загрустила. Ей было жалко того воскресного вечера, какой сложился в ее воображении в ту радостную минуту, когда Саша возвращалась с Артемом. Она бы расстелила новую скатерть с розами, вскипятила бы самовар, варенье из малины только сварено, яички, огурчики, пирог. А главное – теплый душевный разговор, по которому она стосковалась. Ей все хотелось понять, почему Саша не ценит Артема. Он ведь весь на виду, как стеклышко. А все, видно, от того, что росли рядом. Вот она и гладит на него до сих пор как на мальчишку соседского. А того не ценит, что с Артемом ей всегда весело, спокойно. Мать-то приметлива.

Включила телевизор, но поглядела-поглядела и махнула рукой. Был бы художественный фильм, может, и забылась бы, а тут какое-то телевизионное лото. Ей ли сейчас ломать голову над всеми этими загадками. Своих хватает... Тягостное настроение не проходило. Может, это от погоды? Мать распахнула настежь окно, но прохлады не было. Небо, отягощенное серо-синими тучами, то и дело угрожающе громыхало. Редкие дождинки прорывались через какую-то будто непроницаемую завесу ж беспомощно падали на обессиленную землю, покрытую выгоревшей травой.

– Хоть бы дождичек прошел, может легче б стало, – вздохнула мать. – Да не даст, шайтан проклятый, – ругнула она суховей, который всякий раз перед дождем, как злой дух, успевал примчаться откуда-то из казахских степей и озоровал до тех пор, пока не разгонял тучи. И сейчас она видела, как поднялся ветер и начал крутить клубы пыли. Пыльная коловерть устремилась к самому небу и врезалась в гущу туч. Небо грозно громыхнуло, ветер будто присел в траву, и робкий дождичек застучал по крыше.

Решение пойти в кафе пришло как-то сразу, и мать, прихватив на всякий случай дождевик, заторопилась. На улице темнело. Тучи как будто состарили светлый июньский вечер и превратили в ночь. В глубине парка сверкало кафе и жило непонятной для матери жизнью. В стеклянном салоне было не протолкнуться, но мать, к своему удовольствию, сразу углядела Сашу за одним из столиков, вынесенных прямо на веранду.

Притаившись в тени за кустом шиповника, она пристально, приглядывалась к компании дочери. Еще девушка, приемщица из ателье, и два парня. И уж верно «герой» тот, что настраивает гитару. По Саше видать. Разрумянилась, глаз с него не спускает. А он ничего, красивый, только глаза больно боевые. Парень тронул гитару и запел песню; которую мать не раз слышала от Саши:

А где мне взять такую песню

И о себе и о судьбе,

И чтоб никто не догадался,

Что эта песня о тебе…

«И голос ничего, слушать можно», – усмехнулась мать. Но она явно лукавила. Песня звучала так волнующе, что даже в ее усталом сердце отозвалась какая-то уцелевшая струна.

– Хорош, шельмец, – не вытерпев, прошептала она. – Только чует мое сердце, не для одной Санюшки припасена у него эта песня. А может, и ничего, – посомневалась мать, – может, и с песней верно любят. Отдам им большую комнату, а сама в спальню. Одной-то и этого за глаза хватит. Пенсионерке-то, – снова усмехнулась она, все еще не привыкнув к своему новому положению. – Много ли мне осталось? Дай бог, чтобы внуков понянчить.

Но эти мысли не утешили мать. Снова вспомнился Артем. Жалость к этому прямодушному увальню больно толкнулась в сердце. «А что поделаешь? – горестно подумала она. – Недаром говорят, суженого и конем не объедешь. Да и вряд ли Артемке устоять в глазах Саши против этого артиста. Вон какую толпу собрал возле себя…»

Но вдруг грянул оркестр и как-то сразу заглушил песню. Гитарист нахмурился и рывком передал гитару товарищу. Он встал и, расталкивая танцующих между столиками, прошел к буфетной стойке. Вскоре он вернулся с двумя бутылками, Саша вскочила и засуетилась, расставляя стопки. Мать видела, как парень ловко разлил водку, как привычно опрокинул свой стаканчик и тотчас наполнил его снова. Ее вдруг забил озноб. Она уже ничего не видела, не замечала, кроме этих рук с цепкими пальцами, которые тянулись уже к другой бутылке. Ох, как знакомы были матери такие же руки, дрожавшие при одном виде бутылки! И сколько горя они принесли ей...

Ударил гром совсем рядом, будто над головой. Дождь, наконец, нашел выход и отчаянно застучал по листве. Молодежь со смехом кинулась из-за столиков под крышу, а мать, машинально накинув дождевик, медленно двинулась по аллее к выходу из парка. В памяти просыпались тяжкие сцены, о которых она много лет старалась забыть. Вот она, жалкая, униженная, стоит в день зарплаты у проходной МТС и вместе с такими же горемыками под град насмешек односельчан ждет мужа с получкой. Не отберешь – пропьет. Пропьет – кормить семью нечем.

Вот она бежит среди ночи с больным ребенком к соседям, чтобы спрятаться от пьяного буйства. Сколько историй она придумывала для напарниц в оправдание своих синяков. И знала, что не поверят, а все же не так совестно. А потом постыдное горе. Как-то под праздник всю длинную осеннюю ноченьку он, пьяный, где-то провалялся в грязи. Два года после мучался почками – и схоронили.

Но самое страшное – Ванечка. Ее первый сынок был немым. Врачи признали – от испуга. Так и не вымолвил за все свои три годика не единого словечка. Саша его не помнит: он умер от скарлатины, когда она была совсем крохотной. Мать вытерла платком мокрое от дождя лицо и почувствовала как ей зябко и неуютно от этих воспоминаний. Но не себя она жалела сейчас. Свои беды давно оплаканы. Всем ее сердцем владела забота о дочери. Как спасти ее, как отговорить?

Ливень внезапно прекратился, но темные набрякшие тучи все еще висели над парком, и женщине показалось, что это новое, непрошенное горе нависло над ней...

3. Замужество Лиды

Замужество у Лиды было, что называется, романтическим. За ней долго ухаживал застенчивый русоволосый Максим. Была уже назначена свадьба. И вдруг... по дороге в загс перед Лидой вырос взбудораженный, взволнованный Евгений, тот самый артист, в которого она одно время была влюблена.

На глазах ошеломленного жениха, не слушая ничьих уговоров, Евгений увел Лиду. Они бежали, сами не зная куда, пока не очутились на старой заброшенной лестнице к Волге. Евгений стоял перед Лидой на коленях и плакал. И столько любви было в его горячих черных глазах, столько муки на смуглом выразительном лице, что Лида не устояла.

Она присела на полусгнившую ступеньку. Как быть? А голос Женьки волновал, бередил сердце. Он уверял, что Лида – его муза, что без нее он не сумеет играть в театре. Она и только она вдохновляла его!

«Зачем же грабить себя? – решила Лида. – Быть спутницей талантливого человека – это редкое счастье! Пройти мимо такой яркой любви? Нет, этого она не сделает...»

Домой Лида вернулась на рассвете и все рассказала озада­ченной, растерянной матери.

– Максим – надежный парень, дочка, – убеждала мать, – добрый, отзывчивый...

А Лида смотрела на маму, загадочно улыбалась и думала: «Милая мамочка, я все знаю. Максим – скромный, хороший человек, но так прозаичен! Он никогда не удерживал меня на свиданиях, боясь, что я не высплюсь перед работой». Он покупал мне бутерброды, боясь, что я голодна. Он даже никогда не ревновал! А Евгений? Разве не он увез меня сегодня ночью на чужой лодке? И не воспротивься я ему, Женька, кажется, умчал бы меня по Волге до самого Каспия. Женька – это фейерверк чувств! Шутит, смешит, выдумывает – и все так свежо, интересно. В нем поэзия, романтика, искра божия!»

Минуло два года. Евгений по-прежнему клялся Лиде в любви, но теперь эти пылкие слова почему-то не грели молодую женщину. То ли были они уже знакомы, то ли искренность их стала сомнительной, то ли сердце нуждалось в чем-то другом. Дома Евгений бывал мало, пропадал в театре. Репетиции, спектакли, выезды на гастроли. Вечно занятый, он не помогал жене, даже когда родилась дочка. С этим Лида еще мирилась. Хуже было другое.

Она работала в детском саду, ей часто хотелось рассказать о своих ребятишках, но Евгений всегда посмеивался: «Вот выбрала себе работенку! И разговоры, и мысли какие-то детские...» Ему тотчас приходили на ум остренькие анекдоты о детях, которые раньше рассмешили бы Лиду. Теперь же росла обида. О своей работе, о репетициях, о распределении ролей, о спорах в кругу артистов Евгений готов был говорить часами. А ее работу он вообще не принимал всерьез: так, мол, занятие для заработка.

Невольно возникало сравнение. Максим уважал взгляды Лиды, ее вкусы, советовался в трудных случаях. Он с удовольствием катал ребятишек ее группы на мотоцикле, охотно покупал им игрушки, делал забавную стенгазету в рисунках-карикатурах. Случилась как-то авария с отоплением. Максим срочно изготовил огромную электроплиту, чтобы не простудились ребята.

Почему же с Евгением все не так? Он восхищается свежестью лица жены, красивыми глазами, но ни разу не подменил ее в бессонные ночи у постели заболевшей дочки. Он постоянно называет Лиду умницей, но стоит ей вставить слово в его длинные рассуждения о новой роли, как вспыхивает ссора. Самой Лиде все время приходилось учиться. Она умела искать и находила подход к «трудным», болезненным, избалованным детям, к их родителям. Ее очень ценили, к ней приходили за советом умудренные опытом папы и мамы, дважды она выступала с интересными докладами на научно-практических конференциях, ее статью напечатали в сборнике по дошкольному воспитанию. Но Евгений ни разу не назвал ее работу творческой.

Даже когда знакомые любовались здоровой смышленой дочкой, Евгений любил подчеркнуть: «Мое произведение!», — хотя лишь изредка играл с девочкой.

Лида томилась. Строгий голос разума спрашивал ее: "Что происходит? Отчего ты тоскуешь? Чего тебе надо?" И однажды она нашла слово, которое все объяснило: себялюбие – вот что главное в его натуре. Оно застило Евгению глаза, и оно же толкнуло его на тот романтический шаг, который пленил в свое время Лиду. Он не мог допустить, чтобы эта красивая девушка стала женой другого.

Было горько сознавать это, но повседневная жизнь не до­пускала усомниться в открытии. Ее попытки объясниться с Евгением вызывали бурные сцены. Он обвинял жену, гневался, уходил из дому...

Недавно я была у Лиды. Подросла ее дочка, есть успехи в работе. Второй год Лида заведует большим детским комбинатом, ее считают способным специалистом по дошкольному воспитанию. А счастья нет, и любовь угасает... Это чувствуют и Евгений и Лида.

Все сделали отец и мать Евгения для счастья сына. Вырас­тили, воспитали, выучили, приобщили к искусству. Кроме одного – не подготовили юношу, к семейной жизни. Не учли, что его зазнайство, высокомерие, черствость будут отравлять жизнь жене и дочери. А в семье, как известно, испытываются и проверяются на прочность все достоинства и недостатки в характере человека.

4. Непогрешимая

На веселой молодежной свадьбе Антона и Веры друзья – студенты уверяли, что молодоженам будут к лицу синие университетские значки, утешали, что полгода до выпуска – срок небольшой, можно дожить в разных общежитиях.

Вера восторженно писала матери о муже, о том, что обещают обоих послать на работу в ее родной город. Квартира у мамы была неплохая. Хоть и с печным отоплением, но места хватит. Все улыбалось молодым. Вера не сомневалась, что там, у мамы, начнется ее по-настоящему счастливая жизнь с Антоном. Однако зять пришелся Агнии Степановне не по душе. Неплохо, конечно, что он – видный, высокий, сильный, красивый, глаза серые, ресницы густые, длинные. Зато одет из рук вон плохо. Куртка потертая, рубашка штопаная. До двадцати пяти лет дожил, а костюма приличного не имеет. Сразу видно: неприспособленный человек, не от мира сего.

И не порадовало Агнию Степановну, когда утром Вера с Антоном, смеясь, в приподнятом настроении отправились знакомиться с новой работой. Показалось ей даже, что желтая, с пролысинами вельветовая куртка зятя бросит тень на нее и на Веру.

Вечером Агния Степановна долго перебирала в сундуке вещи покойного мужа.

– Ну-ка, Антон, примерь! – холодно сказала она на следующее утро.

Запах нафталина был ненавистен Антону. Да и не любил он вещи с чужого плеча, отцовские и то не носил. Он привык к студенческим брюкам и куртке, а месяца через два-три купит ceбe, что нужно...

– Надень, Антоша! В самом деле, ты же уже не студент, – упрашивала Вера.

Женщины настаивали. Антон хмурился, нервничал. Он еще не нашелся, что сказать, как деликатнее отказаться, а из сундука были вынуты рубашки, белье... Агния Степановна хотела одеть зятя с головы до ног. Конфузясь, чувствуя себя страшно скованным, Антон на утро даже в автобус не сел, чтобы не нарваться на язвительные насмешки насчет нафталина. Дошел пешком до областного архива.

Получая сюда назначение младшим научным сотрудником, он поставил перед собой далеко идущие планы. Но уже первое знакомство с делом показало, что масштаб работы значительно больше его планов. Это не отпугнуло, а лишь раззадорило его, и он с головой ушел в свои изыскания, не считаясь со временем. Вечерами он обрабатывал свои записи, готовился к новым поискам. На этой почве опять начались столкновения с тещей. Агния Степановна вела дом по-своему. «Службе – рабочее время, дому – свободное!» – говорила она и отдавала распоряжения:

Как-то возвращаясь с работы, Антон еще в прихожей почувствовал запах краски.

– Бери кисти, Антон, там разведена краска и белила, начинай ремонт! – огорошила его теща после ужина.

– Но, позвольте, Агния Степановна, я и не умею и времени…

– Научишься! Нехитрое дело! Две недели вы с Верой у меня, а мы еще никого не пригласили. Подновим квартиру, не стыдно будет людей принять…

Агния Степановна поучала и одергивала молодых буквально во всем, будь то предстоящие покупки или мнение о кинофильме. Говорила она спокойно, без резкостей и грубостей, но Антон постоянно чувствовал себя униженным. В университете товарищи и профессора считались с ним, в архиве тоже оценили хорошую подготовку и эрудицию нового сотрудника, а дома его превращали в глуповатого школьника.

Щадя душевный покой жены, Антон терпеливо сносил нотации, обидные реплики, придирки к вечерней работе. Но в октябре произошел случай, который переполнил чашу терпения. Письмо от матери вызвало в памяти Антона длинную вереницу старух и подростков, с коромыслами на плечах, несущих воду с реки, из-под горы.

Наконец-то люди взялись за ум. Сколько сил и времени сбережет им коллективный водопровод! Но у матери не хватало денег для взноса своего пая. Не раздумывая, Антон с первой же зарплаты послал недостающую сумму. Получая от зятя остаток, Агния Степановна вопросительно подняла брови. Антон горячо объяснил, как важен для матери водопровод.

– Ну, знаете, это нечестно. Я вас одеваю, обуваю, кормлю, а зарплату вы будете отсылать! Можно было у меня хоть совета спросить!

– Мама, что ты говоришь! – ахнула Вера.

Но было уже поздно. Антон рывком сбросил с себя пиджак, ломая запонки, сорвал накрахмаленную рубашку, накинул свою куртку и хлопнул дверью. Вера растерянно глядела то на мать, то на брошенные вещи. Агния Степановна все так же спокойно разъяснила дочери, что муж у нее не мужчина, а тряпка, что Вера еще хватит с ним горя, если он будет строить воздушные замки и приносить мизерную зарплату.

С большим трудом уговорила Вера мужа помириться. Но обстановка в доме накалилась до предела. Агния Степановна как будто не замечала Антона, не разговаривала с ним, распоряжения передавала через дочь. Примирение наметилось только тогда, когда Веру нужно было отводить в роддом. Антон не мог усидеть дома, он всю ночь проходил перед окнами учреждения, так волнующего молодых отцов. А утром, ошеломленный неизведанным чувством отцовства, счастливый ворвался домой с радостным криком:

– Дочка! Агния Степановна, дочка! Понимаете?

– Ну, чего кричишь? Не у тебя одного дочка! – оборвала его теща, пудрясь перед зеркалом. – Скажи лучше, где ночь пропадал?

Антон сник. Объяснять свое удивительное состояние, свою ночную маяту казалось уже невозможным.

– Ладно, ладно! – смягчилась Агния Степановна. – Пойдешь к Вере, скажи, в обеденный перерыв забегу к ней.

«Змея! – внезапно подумал Антон. – Ужалила, отравила радость и ушла...»

Крикливая Маринка скрасила жизнь Антона, наполнила новым содержанием. Появилась возможность покидать опостылевшие владения Агнии Степановны. Знакомые, встречая Антона в парке с голубой коляской, рассматривали дочку и умилялись примерным папашей. А он, гордясь малышкой, с горечью переживал очередную ссору с женой и тещей. Агния Степановна сочла необходимым довести до сведения дочери, что Антон не ночевал дома, Вера как будто поверила объяснению мужа, но неприятный осадок остался, и временами сомнения терзали ее.

Агния Степановна видела, что зять по-прежнему внутренне бунтует. Уверенная в своей правоте и целях перевоспитания, она однажды предложила Антону питаться самостоятельно. Он в упор посмотрел на жену, но Вера, опустив глаза, промолчала. Тогда он собрал вещи и ушел... На работе руководству он рассказал обо всем честно, без утайки, не щадя своего самолюбия. Ему помогли получить перевод по службе. И Вера осознав, что рискует навсегда потерять мужа и отца Маринки, поехала с ним на новое место назначение.

Только Агния Степановна до сих пор ничего не поняла. Она скучает по внучке и винит во всем зятя. А когда знакомые расспрашивают ее о Вере и Маринке, она обычно говорит: «А что дают дети, они только отнимают».

5.  Даже если мать одна...

«Дорогая редакция. Пишет вам ученица 10 класса. Я очень хочу поделиться своим горем, потому что жить так дальше нельзя. Я изо всех сил стараюсь хорошо учиться, помогать дома по хозяйству, стараюсь, чтобы в семье была мирная обстановка. Но как только приходит с работы моя мать, мне хочется бежать из дома, куда глаза глядят. Она затевает ссору из-за всякой мелочи. В гневе говорит много грубых несправедливых слов (грубые нехороши слова стали ее привычкой) и требует, чтобы я уходила к отцу (он не живет с нами), что я не нужна ей. А когда она выгоняет меня к отцу, я просто ухожу на улицу. Было и такое, когда я целую ночь сидела на скамейке, а моя мать в это время спала спокойно. Если б мне у отца было лучше, я давно бы ушла к нему. В последнее врем я много плакала и поняла, что я ей не нужна. Может быть мне бросить школу, уйти из дома, пойти работать?» (Из письма Оли Т., Среднеахтубинский район).

Если бы на конверте был обратный адрес и фамилия Оли, можно было бы поехать к ее матери и выяснить, почему она так больно обижает дочь и мешает ей спокойно закончить школу. Очень возможно, что Олина мама оказалась бы не такой злой и жестокой, как об этом пишет девушка, а просто слабой женщиной, измученной одиночеством и работой. Может быть, она сама ждет поддержки, и ей не приходит и в голову, что ее шестнадцатилетняя дочь больше всего нуждается в материнской ласке, дружбе, любви. И раз отец не живит с ними девушке нужна двойная доза внимания, чтобы как-то примириться с семейной катастрофой, И не брань в адрес дочери облегчит материнскую душу, а взаимные искренность и понимание.

Конечно, горько и тяжело растить детей без отца, и все-таки нельзя быть малодушной. Ведь многие женщины в такой же печальной ситуации, как у Олиной мамы, ведут себя иначе. Они не теряют мужества, своего достоинства, и дети ценят это. Вот один из фактов. В нашем пединституте на историческом отделении учится Николай К., серьезный молодой человек, хороший товарищ. Его мать работает дояркой в одном из колхозов Старополтавского района. Она осталась вдовой и тоже растила Колю и его сестру одна. А когда в доме появился отчим, человек нетрезвый (он даже лечился в спецлечебнице), ее одиночества мало чем скрасилось, а забот — прибавилось. Но это никак не отразилось на отношениях матери и сына, они остались, как и прежде, теплыми, сердечными. Николай очень любит маму, много хорошего рассказывает о ней друзьям и всячески стремится облегчить ей жизнь.

В редакцию приходи много писем от родителей, чаще всего огорченных матерей, в которых звучит тревожный вопрос: почему вдруг, ни с того ни с сего, вырастает стена отчуждения и даже скрытой вражды между матерью и детьми? Хотя авторы писем утверждают, что проблемы возникают «ни с того, ни с сего», причины для них всегда есть. Возможность верного управления детьми утрачивается чаще при разводах родителей. Не в этом ли причина конфликта у Оли с матерью? В семье Стрелковых трое любящих, близких людей также не смогли понять друг друга и сохранить семью. Душевная слепота привела к непоправимым ошибкам.

Как-то зимой в швейную мастерскую женского платья влетела ошеломляющая новость. Утренние часы в понедельник обычно свободны от клиентов, работы после Нового года тоже было немного. И портнихам ничего не мешало обсудить рассказ приемщицы Татьяны Васильевны Стрелковой. У ее дочки родился ребенок. Сначала от неожиданности все онемели. Ведь Маринке всего 18 лет, и она не собиралась замуж. Девчонку здесь все хорошо знали. Она выросла у них на глазах. Женщины называли ее дочкой, щедро одаривали цветными лоскутками и учили обшивать кукол. Им нравилась ее сообразительность, они считали даже, что у нее дар к портновскому ремеслу. Лет с двенадцати Маринка уже серьезно интересовалась журналами мод и порой давала дельные советы не только мастерицам, но и закройщице. После 8 класса она пошла учиться на швею. Мастерицы ее выбор одобрили и всерьез приглашали по окончании техникума к ним в мастерскую. Теперь же, ситуация становилась совершенно непредсказуемой. Правда, девчонка всегда была дерзкой, озорной, своенравной, училась неровно, доставляя матери массу огорчений, особенно, когда родители разошлись. Но в главном на нее всегда можно было положиться. А здесь такое отколола!

Как только прошла первая оторопь, посыпались вопросы. Татьяна Васильевна отвечала неохотно, а потом не то сказала, не то простонала:

– Ой, девчата, главного-то вы не знаете. Внук-то черненький.

– Как черненький? – ахнули портнихи.

– Так, – скорбно ответила новоявленная бабушка. – Отец-то у него — негр. И он весь, как закопченый. Там, клиентка наша в нянечках, показала мне его тайком.

Все снова примолкли. Потом кто-то засмеялся:

– Мать белая, как снегурочка, а сын черненький. Вот чудо!

– Ну, ладно «Слова словами, а дела делами, – строго сказала закройщица Клавдия Ивановна. – Человек родился – в первую очередь о приданном думают. Бабка-то видно прозевала все на свете, да и мы хороши...

Сорокалетняя Татьяна Васильевна не сразу поняла, что слово бабка относится к ней, а когда до нее дошло, беда показалась еще горше, и она со злостью ответила:

– Пусть сама выпутывается, как знает. Я к ней даже не пойду и от внука отказываюсь.

В досаде она сбросила с головы вязаную шапочку, и все ахнули: на виске серебрилась седая прядь, которой вчера еще не было.

– Свадьбу сыграем, и все распутается, – сочувственно сказана Клавдия Ивановна.

– Так в том-то и дело, что никакой свадьбы не будет, – всхлипнула Стрелкова. – В записке мне написала, что об этом у них не было и речи, а ребенка, дескать, воспитает сама.

– Вот так номер, – удивились коллеги. – За это действительно стоит объявить бойкот.

Действительно, в тот день, как по уговору, про Маринку больше никто не спрашивал. Прошло дня четыре. Все знали, что Стрелкова к дочери не ходит, а от переживаний чувствует себя больной и разбитой. Первой отправилась к Маринке бездетная Клавдия Ивановна, Малыш ей понравился, и она, очень довольная, сообщила в цехе:

– Наш-то самый видный, самый крупный, на четыре двести. А те, что вместе с ним родились, девчонка и парень, так — мелочь по сравнению с ним.

С того дня у Маринки перебывала вся мастерская, а Клавдия Ивановна ходила ежедневно. В одно из свиданий Маринка разоткровенничалась.

– Тетя Клава, почему у нас все так запуталось в семье? для меня все началось с нелепого папиного ухода. В то воскресенье мама разбудила его еще до рассвета, чтобы он выбил ковер и почистил его снегом. От выбивания сделалась такая пальба, что даже я проснулась. Помню, на нижнем этаже открылась форточка и женский голос закричал на всю улицу: «Это что за идиот будит всех? Тебе что дня мало?» А потом сразу медовая интонация: «Ах, это вы, Антон Петрович. Не узнала, извиняйте ради бога». Это была, оказывается, мать одного студента техникума (отец тогда там тренером работал).

Папа влетел в квартиру и стал судорожно переодеваться.

– Хватит из меня посмешище делать! – сказал он маме ледяным тоном. Сколько раз просил тебя. Можешь теперь другого слугу поискать... – и хлопнул дверью.

Как ушел без вещей, так и не вернулся больше. Я была глупая и считала, что во всем виновата мама со своим ковром. Я любила отца плакала по нем, тосковала и просила маму объяснить, почему он ушел из-за такого пустяка. Я требовала, чтобы она нашла его и привела домой. А она вместо того, чтобы объяснить мне (что-то я все же могла понять) молчала, будто воды в рот набрала. Иногда только проворчит: «Оба вы с отцом бездушные эгоисты». Неласковая она у нас и гордая все-таки. Через год я узнала папин адрес. Он давно уже жил в другом городе. Я дала телеграмму и поехала к нему на поезде.

– Как ты выросла и какая стала красавица! – сказал он мне при встрече, и от этой ласки я расплакалась. Мы зашли с ним пообедать и поговорить в привокзальный буфет.

– Ты должна меня понять правильно, дочка, ковер – это последняя капля. Суть в другом. Твоя мама всю жизнь стремилась переделать меня на свой лад, я бы сказал, на женский лад. Я не против помощи, но и не хочу жить под ее диктовку. Кроме человеческого самолюбия, в каждом из нас сидит еще мужское или женское самолюбие и очень плохо, если с ним кто-то из супругов не считается. Это всегда ведет к разладу. Помнишь, ее раздражало даже мое чтение газет. Она не в состоянии была понять, что я без этого не могу жить. Э, да разве расскажешь. Это чувствовалась на каждом шагу. Мама много для меня сделала, она человек великодушный, но ее великодушие было всегда вперемежку с упреками. Я все время жил раздвоенной жизнью. На работе у меня авторитет, я уважаемый человек, а дома — мальчик на побегушках. Я становился безвольным, переставал соображать. А самолюбие вставало на дыбы. А она не понимала. И в то злополучное воскресенье я, наверное, впервые настоял на своем. В горячах прошла неделя – другая. Хотя женщина, которая меня приютила тогда, мало для меня значила. Но потом стало поздно. Порядочность иногда играет с нами злые шутки.

Последние слова отца тогда я не поняла, и он обещал мне объяснить в письме.

Дома я выложила маме все, что услышала от отца. Она побледнела и с редкой для нее выдержкой спросила:

– А он не сказал тебе, что это я ему помогла закончить институт? Так вот знай: Я четыре года работала в две смены, а он очно учился, как мальчик, за моей спиной. Конечно, я «властная, злюка», я мелочная, но ведь вы с отцом всю домашнюю работу свалили на меня. Мне нельзя тяжелого поднимать, а вы помнили об этом? Жить на всем готовом и быть недовольным – это свинство, по-моему. А ушел он от нас потому, что другую семью нашел, и теперь они ждут ребенка.

Тетя Клава, я хорошо помню свои ощущение. Мне вдруг стало все равно: и мать, и отец, и наш дом. Как будто все уплыло и ничего из нашего прошлого не осталось. Жгло одно чувство: меня предали. Позже, я получила письмо от отца очень трогательное. Он писал, что чуть с ума не сошел, когда я уехала, хотел броситься вслед за мной, но удержал маленький сын. «Теперь, – писал он, – как бы я ни поступил, я все равно буду подлецом перед тобой или перед ним. Ты взрослая, а он — малыш».

Но и письмо меня не задело. В то время мне не было жалко ни мать, ни отца, я была не способна ни понять их, ни простить. Мне казалось, что родители не имеют права на ошибку, если у них есть я. Это уж потом до меня дошло (на своем опыте), что ошибка может вкрасться в нашу жизнь совсем незаметно, как болезнь.

– И болезнь, и ошибку можно предупредить, но не всегда, конечно, – вздохнула Клавдия Ивановна и задумалась. Она много лет знала супругов Стрелковых. У них, по ее мнению, было главное: они любили друг друга. Сейчас она искренне жалела Татьяну Васильевну и удивлялась, как это Стрелков не сумел раскусить свою жену. Не разглядел большую чуткую душу. Татьяну на работе звали огонь-баба. В ее руках все горело. Но надо было, чтобы ее постоянно кто-то хвалил. Энергичная, деловая женщина, которая всю жизнь и дома и на работе управлялась за двоих, имела вот такую слабость. От похвалы, словно силы у нее прибавлялось и крылья вырастали. Она так и ждала, чтобы муж или дочь заметили, что она сделала, и как она сделала, и непременно похвалили. Очевидно, ей недоставало душевного равновесия и уверенности в себе. Это уж свойство натуры. Такие люди встречаются сплошь и рядом.

К тому же она сознавала, что муж красивее и образованнее ее. И втайне боялась потерять его. Может быть, поэтому всегда предпочитала отмечать праздники у себя дома, в кругу близких друзей. Здесь она чувствовала себя, как рыба в воде: прекрасно хозяйничала, отменно готовила, зажигательно пела цыганские романсы. Она всегда гордилась мужем, но в ее гордости было действительно что-то показное. Ей обязательно хотелось доказать знакомым, что Антон Петрович у нее в подчинении, отсюда нарочито грубый, командирский тон. И, конечно, перегнула палку... Почему в этой семье не хотели понять главное: любви без уважения личности любимого человека не бывает?

На прощание Клавдия Ивановна спросила у Маринки:

– Как же ты на ребенка-то решилась без любви?

– Почему без любви? Сначала мне, конечно, хотелось просто исключительного парня, не как у всех. Может быть, даже назло родителям. А потом Поль мне понравился, а я — ему.

– А не женились почему?

– Мы хотели. Он закончил медицинский и на родину уезжал. Очень звал меня с собой. Я уже и документы все подготовила...

– И что же?

– Нe смогла. Маму стало жалко и вообще... В последний момент отказалась.

– Ну, об этом, думаю, не пожалеешь. А вот парнишку обездолила. — Маринка ничего не ответила.

За день до того, как Маринку должны были выписать из роддома, Клавдия Ивановна принесла Стрелковой-старшей узел с детским приданым.

– Вот девчата постарались. Мы сказали твоей дочери, что ты больна. Имей это ввиду.

– Не приставай. Я слушать о них не хочу!

– Таня, – мягко сказала Клавдия Ивановна, – я понимаю, как тебе все это досталось. Поседеешь в одну ночь, как на войне. Но у тебя родился внук, а это не всем дано. Многие бы такие бобыли, как я, например, захотели бы с тобой поменяться ролями, поверь, – грустно закончила она.

Татьяна Васильевна с помощью подруг приняла внука не только в дом, но и в свою измученную душу, а потом страстно привязалась к нему. Теперь ей казалось невероятным, что она собиралась от него отказаться. Этот ласковый, веселый малыш наполнил всю квартиру светом и радостью. В нем теперь сосредоточился весь смысл ее жизни. Целуя его в шоколадные упругие щечки, она часто думала: «Ну, если уж суждено, чтобы этот скворушка залетел к нам из далекой Африки, то зачем же ему обязательно расти без отца.

Все пережитое сделало Татьяну Васильевну мудрее. Теперь, если бы ей ненароком пришлось встретиться с Олиной мамой, она нашла бы, что и как ей сказать.

6. Истоки «Добра и зла»

На истошный крик тети Дуси сбежались соседи. Семнадцатилетний верзила-сын бил свою мать, требуя денег на выпивку. То выкручивал руки, то колотил головой о дощатую перегородку. Кто-то из возмущенных людей побежал в медпункт, кто-то в сельсовет — за участковым. Но к вечеру, когда боль в голове немного утихла, тетя Дуся уже горевала о том, что поторопились с милиционером. Боялась, заберут Костю. Он давно ведь на заметке в милиции.

– Неужели все простили? – воскликнула молоденькая медсестра, свидетельница ее недавнего унижения.

– Кто же своему дитю враг? – ответила эта рано поблекшая женщина, которую лет с тридцати почему-то звали тетей Дусей.

– Да вы посмотрите, каких синяков вам наставил этот кретин. И кисть руки распухла…

– пьяный был. А с пьяного какой спрос? – безучастно сказала тетя Дуся.

Казалось, она не воспринимала чудовищный проступок сына как что-то из ряда вон выходящее и страдала только от физической боли.

—Привыкла, – говорят односельчане. Сначала муж обижал, а теперь вот сын. От отца и все ухватки. А силищи хоть отбавляй. Скотником работает...

Тетя Дуся уже не помнит, когда она потеряла ощущение границы дозволенного и недозволенного обращения с собой. Возможно, когда муж первый раз появился пьяный и не встретил должного осуждения. А может быть, когда впервые ударил ее на глазах у маленького сына, а она стерпела. Боялись потерять его, страшилась остаться «без мужика в доме». Это был первый урок зла, преподнесенный мальчишке в родной семье. Но с кем греха не бывает? Если бы это случилось только раз! Увы, такие уроки повторялись регулярно. И неизвестно, кто больше виноват был в этом – отец, который пропивал последнюю копейку и унижал жену, не считаясь с детьми, иди мать, которая все терпела и прощала, фактически тоже не считаясь с ними.

Костя довольно скоро усвоил непростительно грубый тон с матерью. Сказывался закон нравственного воспитания: что ребенок видит в отчем доме, то и повторяет. Авторитет родителей для мальчишки давно рухнул. Еще во втором классе, к удивлению учительницы, он наотрез отказался писать отцу поздравительную открытку. «Перебьется!» – заявил он нагло. То же было и к 8-му марта. А вслед за старшим стал грубить и повторять дурные поступки младший, Борис. Возможно, не все родители представляют, какое колоссальное влияние (как положительное, так и отрицательное) имеют старшие дети на младших, особенно это касается мальчиков. Если «большак», как говорили в старину, удачный сын и хорошо воспитан, то с уверенностью можно сказать, он снимет с отца и матери половину забот по воспитанию братьев.

Слабохарактерная, забитая, тетя Дуся не приглядывалась к женщинам, у которых росли хорошие, внимательные дети. Эти женщины своей жизнью доказывали, что мать не имеет права быть слабой. Сильный характер, это как профессиональное качество. И если не дано от природы, добиваются сами. Сила не только в щедрой бескорыстной любви к детям, но и в умении создать в своем доме (при любых обстоятельствах) мирную, нормальную обстановку для воспитания.

Если с мужем полное взаимопонимание — это счастье. Если в чем-то несогласие, такая женщина найдет способы воздействия на него, пустит в ход свое обаяние, хитрость, лишь бы у детей была здоровая семья. Ибо нет и не может быть лучшего варианта воспитания ребят, особенно сыновей, чем вместе с хорошим отцом. Но если союза с мужем добиться невозможно, такая мать решительно выбирает из двух зол меньшее. Чем плохой отец, лучше — без отца. По крайней мере, не будет растлевающего влияния.

Тетя Дуся любит повторять, что она «своему дитю не враг». А что вышло на практике? Сын, поднявший руку на мать, может совершить любой аморальный поступок и преступление.

Вопрос о неблагополучных детях, о подростковой преступности горячо волнует нашу общественность. Социологи, психологи, юристы, педагоги, врачи общими усилиями ищут причины крайне опасного явления. Мне, педагогу, доступнее всего нравственная сторона этой проблемы. Мое тридцатилетнее знакомство со школой, учениками, родителями, наконец, личный опыт матери пятерых детей как раз подтверждают, что первопричина дурного поведения детей и подростков, а, следовательно, и детской преступности – это семья, ее порочный уклад в самых причудливых вариантах. Все идет от семьи: и хорошее, и плохое. Она — исток «добра и зла».

Каким бы сильным ни было воздействие школы и общественности на подростка, положительный результат будет только в том случае, если это влияние принципиально не расходится с домашним воспитанием. При малейшем диссонансе верх одерживает дом. Почему? Из 24 суточных часов дети физически проводят в стенах дома две трети времени. Значит, влияние семьи пропорционально всегда больше. В детском возрасте дети не в силах разобраться, что хорошо, а что плохо в их доме. Они просто впитывают, как губки, в себя бытовую информацию, но анализировать ее не могут. Поэтому подражают родителям, в том числе в том, как те пьют, курят, бранятся. Подросткам доступнее всего язык действий, поэтому сцены из «домашнего кино» оказывают на них исключительно сильное воздействие. Когда же под влиянием книг, учителей, товарищей они начинают осознавать порочность поведения взрослых, дурные привычки в них самих уже глубоко пустили корни. А привычка – вторая натура.

Кроме того, в школе основной метод нравственного воспитания – слово, убеждение. Это требуют от педагога большого искусства, каковым, к сожалению, владеют далеко не все. А «лобовые» нотации и безликие нравоучения не доходят до подростков вообще. Дома же господствуют действия, язык которых доступнее подросткам. В какой роли выступают родители, такую и заучивают их дети. Каков уклад семейной жизни у старших, таков будет в будущем и у младших. За малым исключением. А. С. Макаренко придавал первостепенное значение силе личного примера и родительского авторитета.

Однако заботиться об этом нужно не к моменту совершеннолетия сына, а с первого дня его рождения. Вот примечательный факт. Первое слово маленького Гриши, причудливо изобретенное им: «ма-па!» А первое слово его ровесника Вани — «гад!» Почему? Гриша видел маму и папу нежными, дружными, ласковыми с ним. А Ваня повторил гневное слово матери, многократно адресованное пьяному отцу.

Психологи утверждают, что нравственные основы личности ребенка закладываются до трех, максимум — до пяти лет. А потом уж развивается то, что заложено. Все впечатления фиксируются в детской памяти, как на фотопленке и стереть потом что-нибудь очень трудно. Процесс воздействия примера родителей на детей и подростков бывает короткий, как вспышка молнии, а бывает длительным, растянутым на многие годы. Но в том и другом случае он оставляет неизгладимый след.

Четырехэтажный дом рядом со школой заселялся лет пятнадцать назад. Среди новоселов нашлись большие любители домино, тогда они были еще молодыми отцами. Облюбовав себе место во дворе, мужчины соорудили большой стол, скамейки, и каждый вечер от весны до осени там слышался стук костяшек. По субботам и воскресеньям игра обычно заканчивалась выпивкой.

С прошлого года стариков начали вытеснять молодые. К удивлению педагогов, новая команда почти полностью состояла из сыновей прежних игроков. Закончив 8 класс, молодые люди приобрели специальность в ГПТУ, техникумах, в этом плане приподнявшись даже над своими родителями. Но вот на тебе, так же как отцы, они все свободное время проводят за домино. Игра, как и прежде, сопровождается матерной руганью, а по выходным и праздникам доминошники соображают в складчину на выпивку.

Встречается в семейном воспитании и такое явление. Семья трудовая, трезвая, по всем внешним признакам благополучная, а взаимоотношения подростков с отцом, матерью не складываются, и многие годы ведется домашняя «гражданская война». Ребята недостаточно послушны, вежливы, трудолюбивы. Часто затраченное время и душевные силы родителей не окупаются. В чем здесь дело?

Есть такое понятие – душевная теплота, внутренний контакт с детьми, который рождается из здорового, полезного общения с ними. Все это необходимо ребятам, как солнце растению, особенно лет до десяти-двенадцати, когда они в нежном, незащищенном возрасте. Воспитывая ребенка как личность, поощряя его хотя бы самые маленькие, полезные дела, родители осуществляют благотворное влияние на сына или дочь. Но если этого нет, то ни дорогие вещи, ни удобства, ни влиятельная протекция, ни деньги не сделают родителей и детей искренними друзьями. За десять-двенадцать лет мальчик или девочка успевают очерстветь. В подростковом возрасте в них легко зарождается чувство «бунта», отчужденности от семьи, стремление подружиться с теми, кто уделяет им внимание. Тогда дети оказывается в безраздельной власти улицы.

Для Раисы Павловны и ее супруга было совершенно неожиданным, когда в канун восемнадцатилетия был арестован их единственный сын. Эдик вместе с компанией в пять человек обвинялся в ограблении магазина, связанного с убийством. Хотя Эдик отрицал соучастие в убийстве, он по закону получил большой срок. Для всех, кто знал семью Раисы Павловны, осталось загадкой, как мог вырасти сын-преступник у таких умных, достойных симпатичных людей? Случайность, влияние улицы? Возможно. Но вот вопрос. Почему родители допустили это влияние? Стало быть, Эдика не притягивал родной дом? Он не искал общения с отцом-инженером, хотя и интересовался техникой. Мальчишка рос в семье один, без брата, без сестры. Мать и отец должны были бы понимать, что он будет искать себе компанию. Тем более, Эдик был слабовольным, а слабый характер легко клонится, как к состраданию, так и к жестокости. И можно ли было оставлять пятнадцатилетнего подростка на воспитание старой бабушки на целых два года, пока родители находились в заграничной командировке?

Конечно, далеко не всегда внутренняя отчужденность подростков и родителей приводит к падению и преступлению. И, слава Богу! И все-таки несостоявшийся душевный контакт с отцом и матерью Эдик почему-то ощущал сильнее всего. Ни после суда, ни даже в тюрьме он не пожелал видеть родителей.

Хочется коснуться еще одной стороны нравственного воспитания в семье. Это несоответствие между материальным благополучием и низким уровнем культурных и духовных запросов родителей. В заботе о «хлебе насущном» для семьи нет ничего предосудительного, это даже долг родителей. Если только эти заботы не поглощают все мысли, все время, все душевные силы родителей. Тогда получится, что на первый план выходят вещи, но не «хлебом единым» жив человек. Вот примечательный диалог. Ведут его две молодые женщины-подруги в присутствии дочек-второклассниц в электричке.

– Дети, они теперь до старости при нас, а когда жить для себя? Если работаешь, хоть можно одеться, с людьми пообщаться. А дома сидишь, только и думаешь, где муж задержался.

—Если еще жить в своем доме, можно и не работать, — вступает в разговор вторая. — Вот моя тетка выкормит в год двух кабанчиков каждый по пятьсот рублей, — есть интерес. А что в казенной квартире делать? Я тоже не согласна дома сидеть.

Разговор продолжался в том же духе в течение тридцати минут. Но ни одна из мамаш, по каким-то причинам не работающих и изнывающих от избытка свободного времени, ни разу не обмолвилась, сколько времени она тратит, чтобы проверить уроки у дочери или позаниматься чем-то полезным с собственным ребенком. Ведь и матери необходимо контактировать с дочерью. Л. Н. Толстой утверждал, что воспитание детей – процесс двухсторонний. Не только родители воспитывают, но и сами воспитываются. Если взрослые, а вслед за ними дети видят в большой жизни только практическую сторону, обязательно будет крен в представлениях, мешающий широко судить о жизни, ее ценностях и радостях.

Воспитание детей в семье – великий труд, в который вкладывается вся душа. Труд осмысленный, целенаправленный, творческий. Но он посильный и радостный для всякого, кто любит детей, потому что здесь в помощницах сама природа и сила родительской любви. Я хорошо знаю Людмилу Андреевну, ее материнское трудолюбие мне представляется примером. Оставшись одна, без мужа, когда ее младшему было всего три года она успешно растит четырех (!) сыновей. Она любит их, но при этом хорошо понимает особенности психологии и запросов мальчишек, индивидуальность каждого характера. И ей удалось добиться сознательного послушания, уважения детей к ней, матери, и друг другу, ответственности за свои поступки, за честь семьи. Требуя от сыновей неукоснительного выполнения режима дня, намеченного с учетом условий их семьи, здоровья, способностей каждого, Людмила Андреевна и сама действовала четко. При всей занятости находила время проверять дневники детей, бывать в школе на уроках.

Все ребята учились хорошо, но случались и у них неожиданные выходки, огорчения, болезни. Во всех случаях мать проявляла самоотверженность и волю. По-мужски строгая и требовательная, она, как всякая настоящая мать, была способна к самопожертвованию. Не раз работала во время своих отпусков, чтобы кому-то из ребят купить зимнюю одежду или весеннюю обновку. А как быть иначе на ее зарплату медсестры?! Старшие из сыновей уже закончили среднюю школу с хорошими аттестатами, постудили в технический вуз. Но главное, все мальчишки растут самостоятельными, добрыми, полезными людьми.

Когда встречается в жизни прекрасный пример воспитания детей в большой семье, многие находят готовое объяснение: где их больше, там легче. О нет! Каждый ребенок требует от родителей своей дозы внимания и душевной теплоты. И если в большой семье вырастили хороших детей, это значит супруги совершили нравственный подвиг. Обычно это скромные люди, которые больше всего надеются на себя.

Увы, далеко не во всех больших семьях благополучные дети. А часто — совсем наоборот. Однако родители здесь бравируют тем, что у них большая семья и стремятся как можно больше урвать от государственных щедрот. Воспитание обычно их мало беспокоит. Они охотно перепоручают детей школе, милиции, комиссиям по делам несовершеннолетних. Думается, стимул воспитания детей во многом бы повысился, если бы утвердилась традиция поощрять не тех отцов и матерей, которые дают «семейный брак», приносят обществу моральный и материальный ущерб, а тех, кто правильно растит своих сыновей и дочерей, как в больших, так и маленьких семьях. Поощрять не только скупым словом, но и материальной наградой.

Итак, корни добра и зла в ребенке чаще всего берут начало в родном доме. Может быть, отсюда, с молодой семьи и начать заботу о здоровых семейных отношениях во имя ребенка? С воспитания в них, молодых супругах, чувства долга перед детьми и необходим: практических умений? Влюбленные часто мечтают перед свадьбой о ребенке! Особенно девушки. Но почему же потом многие из них охладевают к реальной семейной жизни и к материнским обязанностям. Они находят десятки «уважительных» причин, чтобы не кормить новорожденного грудью, или отлучить его через два-три месяца. Целый день малыш в яслях, а мама не очень-то и скучает о нем. Часто недовольна, если его приход нарушает ее планы на вечер. Охотно препоручает сына или дочку бабушке и даже мечтают о круглосуточных яслях.

Не хочется верить, что великое благо – доступные детские сады и ясли – ведут к обеднению материнских чувств. Думается, молодым мамам трудно приспособиться сразу к перипетиям семейной жизни. К тому же, по утверждению врачей, психика многих женщин после родов сильно возбуждена и первое время ее надо щадить. Часто у молодых женщин просто нет соответствующих навыков. Думается, молодые матери терпеливее и веселее делали бы свое нелегкое дело, если бы средствами кино, радио, телевидение по-новому пропагандировалась извечная истина, что должность матери – самая важная и героичная в обществе. Единственная на земле незаменимая профессия.

Однако, чтобы молодая семья крепко стояла на ногах, этого мало. Нужны еще минимально необходимые материальные условия для содержания и воспитания детей в первые годы их жизни. Молодым матерям кажется правильным, если отпуск после рождения ребенка будет не год, а хотя бы три. И чтобы он оплачивался хотя бы в половину от зарплаты. Они утверждают, что детей растят не только для себя. Через восемнадцать лет мальчики и девочки отправятся получать профессиональное образование, работать на заводы, в поле, служить в армии. И в добрый путь! Пусть их побольше рождается. Пусть первой мыслью молодой матери будет не мысль о самой модной профессии для своего первенца, а думка о том, чтобы он вырос хорошим человеком.

7.  Семейные уроки

От Ирины Н. ушел муж. Это произошло после трех лет беспокойного супружества: ссор, недоверия, недопонимания друг друга. Сознавая, что во многом виновата ее вспыльчивость, подозрительность, молодая женщина в отчаянии пишет своей бывшей учительнице: «Разве меня кто-нибудь учил, как надо вести себя в своей молодой семье? Я ведь совсем не думала, что так получится... Я люблю его, имею ребенка».

Очевидно, неведение Ирины не единственная причина драмы, но, увы, из-за нее дает трещину не одна семья. Оказывается, многие люди, как и Ирина, очень нуждаются в хорошей школе семейной жизни задолго до того, как наденут обручальные кольца. А есть ли такая школа и когда можно отдать туда наших детей? Да, есть, а преподаем в ней мы, родители. Именно в родной семье мальчики постигают, как выглядит и как ведет себя женщина, их мама, а девочки знакомятся с тем, что представляет из себя мужчина, их папа. Дети в семье учатся отличать искреннюю любовь от равнодушия, глубокое уважение от себялюбия, заботливость от эгоизма. Здесь на практике они узнают, что такое порядочность во взаимоотношениях отца и матери, родителей и детей.

Возвращаясь к письму Ирины, хочется сказать: она не права, полагая, что ее никто не учил, как надо жить в семье. Она посещала «семейную школу», только родители преподали там плохие уроки. Все первоначальные понятия о жизни дети получают в семье. И дух любви или неприязни в отчем доме улавливается рано. Как только ребенок начинает себя осмысливать, он, наблюдая за папой и мамой, уже усваивает первые важные семейные уроки. И будь пример хорошим или плохим, он оказывается самым сильным, самым влиятельным. Повзрослев, молодые люди бессознательно повторяют то, что восприняли когда-то в детстве: другого материала для строительства собственной семьи у них просто нет.

Маленький Гриша еще не умеет хорошо говорить. Весь мир его пока заключается в светлой розовой комнате и зеленом дворе, куда его вывозят в коляске. Но всякое утро, как только он проснется, над кроваткой склоняются ласковые лица мамы и папы. И малыш, блаженно улыбаясь, приветствует их своим первым, причудливо изобретательным словом «ма-па!». В его младенческом представлении родители сливаются в единый, нераздельный образ, который он унесет потом, если семье не изменит дух любви и сердечности, в детство, отрочество, юность и — в самостоятельную жизнь.

А вот первое слово Вани, такого же малыша, совсем иное. Его родители не представляют совместной жизни без брани и скандалов. Поводы самые разные. Но особенно накаляется обстановка, когда глава семейства является домой, подвыпивши. Здесь уже нередко в ход пускаются и кулаки. Вот в одну из таких бурных сцен мальчишка, округлив глаза от ужаса, отчетливо выпалил вслед за матерью свое первое слово – «гад!». Отрицательные эмоции, пережитые им слишком рано, еще не раз неблаговидно проявятся по отношению у родителям и окружающим.

Не так уж мало детей, которые проходят подобную школу вплоть до самого совершеннолетия. Вот отрывок из письма одной матери, чей сын окончит в этом году 8 класс: «У меня с мужем все по-старому. Пьет и хулиганит, как прежде. С Витей у него без конца скандалы. Сын как-то заступился за меня, а отец пригрозил, что и ему попадет, если будет лезть не в свое дело». Хорош отец! Увлеченные семейными баталиями, родители и не подозревают, какой они оставляют след в душе сына или дочери. Поверим наблюдению великого французского писателя Ги де Мопассана. Герой одного из его рассказов стал нравственным инвалидом в результате дикой ссоры своих родителей. В раннем детстве он оказался ее случайным свидетелем: «Тогда отец, дрожа от бешенства, повернулся и, схватив мать одной рукой за горло, другой начал бить ее изо всех сил по лицу... Мне показалось, что наступил конец и пошатнулись все незыблемые основы бытия...» (Г. де Мопассан «Гарсон, кружку пива…»)

Нет сомнения, что для Вити семейные скандалы тоже не прошли даром. Такие «уроки» оставляют неизгладимый след. Во всяком случае (это видно из письма матери) у него появилось какое-то отвращение к семейной жизни. Как-то на шутливое замечание матери о невесте подросток дерзко ответил: «Нет уж, спасибо. Я никогда не женюсь. Сыт по горло. На вас насмотрелся».

Симптом тревожный. И факты неумолимы: дурные отношения в семье уже в детстве отравляют представление о самом светлом человеческом счастье. Ребята тяжело переживают семейные неполадки в любом возрасте. Отец Ариши оскорбительно грубо разговаривает с матерью. Пятилетняя девчушка толком не понимает, почему такой тон, но чувствует, что отец несправедлив. Ей жаль обиженную мать. Утешая ее, девочка настойчиво спрашивает: «Maма, ты больше не будешь с ним водиться?» и, подумав, решает: «Ты не водись с ним вовсе».— Но мамы, к удивлению ребят, непоследовательный народ. Прощения и примирения приходят вслед за ссорами и перепалками. И, привыкая к ухабам супружеских отношений отца с матерью, такая вот Ариша в 15–16 лет утверждает: «А кто теперь не пьет?»

Однажды девушкам двух 10 классов предложили высказать свое отношение к пьянству молодых людей. Две трети девчат выразили возмущение, а треть все-таки осталась равнодушной. Выходит, они уже успели приглядеться к пороку.

Если кто присутствовал в школе на лекциях для старшеклассников о дружбе и любви, тот знает, как часто ребята задают свой излюбленный вопрос с горьким привкусом: «А есть ли настоящая любовь?» или «А где она, настоящая любовь? Только в книгах и в кино?» Как правило, их задают девушки и парни из семей неблагополучных. Вопрос их глубоко волнует. В своем доме они не видят примеры, очень далекие от идеальных. Отсюда и неверие. Вот об этом пишет девятиклассница Надя В. в своем сочинении:

«У нас в классе недавно проходил диспут о дружбе и любви. Меня поразило то, что все примеры ребята приводили только из книг. Особенно девчонки. Неужели в жизни, рядом с нами, нет настоящей, истинной любви, о которой пишут писатели? Я спросила об этом, а мне сказали: «Назови!» Сразу как-то не нашлось примера, но от своего убеждения я не отступилась. И вот недавно я нашла ответ на свой вопрос в семье Зои, моей хорошей подруги. Меня пригласили к ним на вечер по случаю возвращения старшего брата из армии. Отец и сын не расставались весь вечер. И за столом они говорили то о службе, то об институте, который Дима закончил перед армией, то о заводе, где его теперь ждут. Потом отец опросил:

– А жениться пока не надумал, сынок?

– Да нет, невесты еще не подросли – отшучивался Дима.

– Так вот что, сын, в случае чего выбирай такую же красавицу, как наша мама...

Меня поразило, что Зоин отец при всех назвал свою жену красавицей. И это после стольких лет! Значит, она и теперь для него идеал. Я в своем доме, например, не слышала, чтобы папа когда-нибудь так сказал о маме. А ведь она моложе тети Ани и, мне кажется, красивее ее. Очень обидно за маму, но, с другой стороны, я все-таки рада, что есть на свете такие мужчины, как Зоин отец. Настоящий рыцарь. Я сказала об этом Зое, а она только засмеялась: «Выдумываешь тоже. Разве у всех не такие?» Но я-то знаю, что не у всех.

Да, становясь старше, ребята все зорче приглядываются к себе и другим! Свою семью сравнивают с семьями подруг, товарищей, сопоставляют разный стиль, уклад семейных отношений, делают иногда очень решительные выводы. Семейные уроки теперь дополняются тем, что подростки и юноши много читают, смотрят фильмы, спектакли, слушают лекции, проводят диспуты. Но основная школа – по-прежнему остается в самой семье.

Но всегда ли мы отдаем отчет, что именно мы, мать и отец, предопределяем судьбу личной жизни сына или дочери примером собственных взаимоотношений, который они (хотим мы этого или нет) непременно повторят? Какие бы благие советы ни давались нашим взрослым детям перед свадьбой, какие бы горячие пожелания ни высказывались за свадебный столом, они окажутся без корней, если молодые люди не вынесли из родного дома правильных уроков о семейной жизни.