Журнал Информ-образование

В девичьем общежитии

Мои новые знакомые

С этими девушками я познакомилась в тот год, когда наша семья в ожидании новой квартиры жила в рабочем общежитии. Мне еще ни разу не доводилось наблюдать за жизнью молодых девушек, в полном смысле слова самостоятельной, без опеки и надзора родителей. Почти все девчата были недавние выпускницы школ, приехавшие в Волгоград на строительство издалека. Разумеется, родителей с ними не было, и все-таки влияние взрослых на каждую девушку сказывалось во всем: и во взглядах, и в поведении, и в отношении к работе, к окружающим людям, к товарищам. Мои невольные наблюдения снова и снова убеждали меня в том, что родители, которые вовремя и правильно подготовили детей к взрослой жизни, могут быть спокойны, даже если сын или дочь живут вдалеке от них...

Комната, в которую нас поселили, была такая крохотная для нашей семьи, что мы едва умещались в ней. Поэтому я и дети летом предпочитали быть на воздухе. Крыльцо выходило не на фасадную сторону дома, а в степь, и служило девушкам местом свиданий. Об этом меня предупредила комендант общежития и, вздох­нув, сказала:

– Придется теперь скамейки ставить для девчат, раз крыльцо вами занято.

На второй день после нашего вселения – это было в воскресенье – я сидела на крыльце и читала младшему сыну сказки. Из-за угла вышла тонкая, стройная девушка с тазом постиранного белья и, остановившись около меня, смущенно спросила:

– Здесь уже живут?

– Да, а что вас смутило? – поинтересовалась я.

Девушка поставила таз на траву и объяснила, что она и ее подруги по комнате всегда сушили белье здесь. Она указала на большой крюк около нашей двери и телеграфный столб, к которому протягивалась веревка. Удобно и видно из окна.

– Пойду поищу другое место, – сказала она с сожалением.

– Зачем же? – возразила я. – Можете сушить свое белье по-прежнему, правда, я не ручаюсь за своих мальчишек, как бы не заставили вас перестирывать.

Девушка улыбнулась и спросила:

– А у вас что, одни мальчишки?

– Нет, не одни. Есть и девочка.

– А я хочу одних мальчишек, – вздохнула девушка, – бойких, озорных, как нечистая сила...

– Вы разве замужем?

– Нет, – покачала головой девушка, – это будет не скоро. Андрей прослужил всего два года, а он во флоте, на Балтике. В отпуск скоро приедет, – похвалилась девушка и посветлела.

Она повесила на веревку последнюю вещицу, сняла с себя клетчатый фартук и бросила в пустой таз.

– Хочешь поиграть с тетей Лизой? – спросила она моего малыша, присев перед ним на корточки. – Лови меня!

И они принялись играть «в догонялки». Я любовалась детской непосредственностью Лизы. Девушка чем-то сразу мне понравилась, хотя вряд ли ее можно было назвать красавицей. Разве только глаза. Лизу, казалось, нисколько не смущало ни ее обветренное лицо, ни крупные потрескавшиеся руки (она, как я позже узнала, работала маляром), ни бесцветные брови. Она держалась скромно, но с таким достоинством, будто владела секретом обаяния поважнее глянцевой обложечной красоты.

По трамвайной линии проехал, дребезжа, старый красный вагон, остановился и снова поехал. А с остановки, которая была нам хорошо видна, двинулась к поселку группка людей. Лиза перестала бегать, внимательно всмотрелась.

– Опять Лелька с новым идет, – осуждающе сказала она, – каждую неделю знакомится.

– А кто эта Лелька?

– Подруга. В одной комнате живем, она штукатуром работает.

К нам приближалась красивая молодая пара. Девушка в пестром платье была настоящей красавицей: стройная, гибкая, с атласной кожей лица. Черные глаза, волосы, румяные губы – все было необыкновенно ярким и приметным. Девушка что-то шепнула своему спутнику, высокому парню со спортивной выправкой, и он тотчас скрылся за углом. А Леля подбежала к нам, кивнула мне, как старой знакомой, и торопливо сказала Лизе:

– Лизок, если придет Кирилл, пусть подождет, я вернусь из кино к восьми. Обо мне ни слова! Хорошо? Сама понимаешь...

Лиза вздохнула и отвернулась. А Леля побежала догонять своего знакомого.

– Вы понимаете, – возмущенно заговорила Лиза, – хорошая девчонка, а какая-то помешанная. В воскресенье обязательно назначит свидание двоим, а то и троим, по расписанию. А если ненароком расписание поломается, вот уж она выкручивается. Уже и институт забросила из-за этих свиданий.

– Какой же институт?

– Да мы с ней в Ростовский инженерно-строительный поступили, на заочный.

– А вы, Лиза, не бросили?

– Я уже на втором курсе, – сказала Лиза с некоторой гордостью, но тут же спохватилась. – И чего это разоткровенничалась с вами... – она помолчала, подхватила свой тазик и вдруг застенчиво добавила: – Неверно, потому, что вы немножко на мою маму похожи. Я так соскучилась по маме, ужас!..

Она уже хотела уйти, но не успела. К нам подошла еще одна обитательница из этой же комнаты – Шура. Это была крепкая коренастая девушка лет двадцати трех. Широкое скуластое лицо ее было густо усеяно веснушками, светлые маленькие глаза не гармонировали с блестящими черными волосами. Но больше всего портил лицо большой нос.

Она суховато поздоровалась, когда Лиза представила ее мне, и уселась на крылечке.

– Подожду здесь Ванюшку, – сказала она, – может, с остановки встречу.

– А зачем Ванюшка в город поехал?

– На футбол, – неохотно ответила Шура.

– А ты чего ж сидишь? – допытывалась Лиза.

– Да он билет всего один достал, – смутилась Шура.

– И конечно – себе? – съязвила Лиза.

Шура исподлобья глянула на подругу, недоумевающе сказала:

– А что здесь такого? Я бы все равно ему уступила билет.

– Уступила бы, если б он предложил! – не унималась Лиза.

– Отстань, – с сердцем сказала Шура, – вечно ты лезешь не в свои дела, – и, сказав это, не попрощавшись, ушла.

– Беда мне с ними, – вздохнула Лиза, – хорошие девчата, а как будто слепые...

В полночь, когда дети давно спали, я открыла окно. Сверху лилась задумчивая лирическая песня и таяла в тишине июньской ночи:

У меня другого нет,

Я тебя ждала.

Я ждала и верила

Сердцу вопреки...

Мне показалось, я узнаю Шурин голос. Неужели это ее трогает до слез, что к ней не пришел сегодня ее Ванюшка?

Так случайно я познакомилась с тремя девушками, встретились мы не в школе, не на празднике, а в домашней будничной обстановке. Почему встреча меня волнует и толкает к размышлениям? Из короткого разговора лишь смутно, как в тумане, вырисовывались разные характеры, свой подход к жизни, к любви. Чувствовалась даже какая-то борьба между подругами, состязание взглядов и вкусов. А где борьба, там поиски правильного пути к своему счастью. Что думают на этот счет мои новые знакомые. Ведь они уже не школьницы, а самостоятельные люди, строители. Удастся ли мне подружиться с ними? Ведь я для них просто соседка.

Портрет на обложке журнала

Лето было в разгаре. Наше счастливое крылечко нередко посещали мои новые знакомые. Чаще других прибегала Лиза. Ей нужны были и мои книги, и советы, и мое внимание к письмам Андрея. Шура заходила только по делу, когда ей нужна была швейная машинка или мясорубка, а Леля обычно дожидалась на крыльце поздним вечером своих знакомых. В их комнате жила и четвертая девушка – Алевтина, но я ее видела только мельком. По словам Лизы, она почти не бывает в общежитии. Живут вместе, а не дружат. Почему? Этого я не знала.

Однажды пришла ко мне Шура с отрезом яркой тафты и попросила разрешения пошить. Она ловко скроила прямое платье, сметала и принялась строчить. Вскоре прибежала и Лиза и подсунула ей подрубить платочки. Шура молча подрубила четыре голубых мужских платка и бросила подруге.

– Андрею ко дню рождения посылку собираю, – похвалилась Лиза.

– Очень он в ней нуждается, – отрезала Шура.

– Может, и не нуждается, а внимание ему будет приятно, – не сомневалась Лиза.

– Все мы такие преданные, – зло сказала Шура,– а он, должно быть, давно уже нашел себе какую-нибудь красавицу.

– А причем тут красавица? – удивилась Лиза. – Разве любят только за красоту?

– Наверно, ты не знаешь, будто маленькая! Нашу Лельку за что любят? Отбоя нет от парней. А что она, умнее тебя?

– Смешная ты, Шурка, – рассмеялась Лиза. – То-то я смотрю, ты отрезик купила, как у Лельки. Хочешь быть красивой?

Шура вспыхнула. Она, очевидно, и сама понимала, что эта ткань ей не очень к лицу, но что делать? Так хочется быть красивой, привлекательной, чтобы и на нее оглядывались, как на Лелю, а на танцах беспрерывно приглашали бы. И она едко спросила:

– А разве ты не завидуешь Леле? И не хотела бы быть такой же красивой!

– И что бы я делала с ее красотой? – беспечно спросила Лиза. – По три свидания в день назначала?

– Ну хотя бы...

– Нет уж, Шурочка, у каждого есть своя красота. И эту красоту надо уважать в себе. А за Андрея я даже ничуть не волнуюсь. Ведь мне же не нужен никто, кроме него.

Я вмешалась в разговор, и мы долго убеждали Шуру, что внутренняя красота человека, красота души, мыслей, поступков – гораздо нужнее и важнее для любимого человека. Шура слушала, усмехалась, иронически щурила глаза, а под конец сказала, что все это она слышала не раз и читала в книгах, но в жизни совсем не так.

– А как же? – с невольной досадой спросила Лиза.

– Будто уж ты и не видишь? Лелька хохочет и говорит пустяки. А ребята с нее глаз не спускают, и каждый старается рассказать ей самое интересное, а ты в институте учишься...

– Да что уж, по-твоему, Лелька – свет в окне? – перебила Лиза.

– Пусть не Лелька, – Шура остановила швейную машинку. – Приехал к нам недавно фотокорреспондент из журнала снять лучшего штукатура. Он посмотрел на меня и перестал улыбаться. Но все-таки снял. Потом походил около Лельки и других девчат и всех на пленку. А сегодня видела, как Леля улыбается с обложки? И подпись: «Молодой штукатур Елена Озерова». Плевать ему на слово «лучший», если этот «лучший штукатур» – урод, вроде меня...

Шура уронила голову на шитье и разрыдалась. Лиза заботливо принесла ей воды, но девушка отказалась. Она нервно свернула недошитое платье и хлопнула дверью. Лиза разгладила руками обложку брошенного Шурой журнала и посветлела. Леля стояла в ярко-синем комбинезоне с мастерком в руке и очаровательно улы­балась. Легкая прядь волос распустилась и была вся пронизана солнцем. Глаза тоже вышли удивительно лучистыми.

– Вот артистка, – улыбнулась Лиза, – хороша, ничего не скажешь. Но Шура, конечно, мастерком орудует красивее...

Я смотрела на портрет Лели и размышляла над противоречиями, ежеминутно рождающимися в людской среде. Автор этой отличной фотографии, наверно, был безмерно рад, что снимок ему удался. Он получил похвалу от товарищей, наверняка — благодарность от редактора. Но он вряд ли думал о том, сколько страданий причинил Шуре.

– Это оттого Шурка взвинченная, – объяснила Лиза, – что к ней Иван перестал заходить. Арматурщиком на заводе работает, высокий такой, красивый, но эгоист и ветрогон ужасный. Я толкую Шуре, а она не верит.

Мне уже ясно, что Лиза умеет довольно-таки тонко разбираться в людях, и невольно подумалось: кто ее научил этому? Словно отвечая на мой вопрос, Лиза заговорила:

– Моя мама часто со мной обо всем говорила и учила пуще всего в людях разбираться и свое достоинство соблюдать. А Шурка себя ни во что ставит и все перед Иваном унижается, и вот результат.

– А вы, Лиза, в самом деле не завидуете чужой красоте? – с некоторым недоверием спросила я.

– Знаете, – сказала девушка, – мне мама так говорила: большой голос – редкость, а песни поют все и радость получают от этого. Хорошая была бы жизнь, если бы все не пели, а тосковали и плакали, что судьба их обделила голосом.

Я согласилась с Лизой и порадовалась тому, что мать сумела подготовить дочку к разумному решению такой трудной для молодых девушек задачи. Как хорошо, что Лиза ясно видит разницу между красотой внешней и внутренней, понимает, что красота взглядов и поступков зависит от самого человека. Вероятно, она понимает еще не все. И опыта жизненного у нее маловато. Но пробелы в воспитании и образовании Лиза теперь вполне может сама восполнить учебой в институте, чтением, наблюдениями, потому что у нее есть крепкая нравственная основа, заложенная ее родителями.

Разное бывает счастье

Проходили дни, недели, месяцы. Я все ближе знакомилась с жизнью девушек из комнаты № 16. Теперь я уже кое-что знала и об их подругах, которые нередко посещали общежитие. Чаще других заходила Граня, изящная белокурая девушка. Обычно ее сопровождал высокий худой парень в очках – Олег-аспирант пединститута. Граня и Шура учились в одной школе и до сих пор оставались хорошими подругами. Когда Шура заканчивала десятый класс, ее мать с братом переехали из Волгограда на Украину, на родину матери. Шура осталась здесь и после школы пошла на стройку. Граня же по-прежнему жила у родителей, училась уже на третьем курсе исторического факультета пединститута. Шуре казалось, что Граня заходит лишь затем, чтобы показать свое превосходство.

– Зачем ты хочешь казаться злой? – возмутилась Лиза, когда разговор об этом зашел при мне. – Граня ходит к тебе, как к подруге, а ты... Ну, в чем ты видишь ее превосходство? Она учится в пединституте, а ты в строительном...

– Во всем! – отчеканила Шура. – Я весь день вкалываю – и в жару, и в холод. Руки от раствора не заживают. Приду со смены, сяду за книжки, а глаза слипаются. А на сессии дрожишь, как осиновый лист. А Гранечка живет на всем готовеньком и штудирует историю, лежа на диване. А почему? Потому что ее папа директор завода, а моя мать — чернорабочая. Потому что Граня единственная дочь, а у нашей матери – трое...

– Отсюда мораль, – засмеялась Леля и даже перестала обвязывать крючком крошечный розовый платочек, – не стоит обзаводиться детьми.

Лиза укоризненно посмотрела на подругу и глазами указала на меня.

– Причем тут они? – ничуть не смутилась Леля. – Они жили в другое время, а я говорю о нас.

– Ну, причем тут дети? – волновалась Лиза. – И причем тут директор и чернорабочая? Просто Шурин отец негодяй! Бросить с тремя детьми! Ну ладно, теперь-то детство кончилось. Мы выросли, и каждый сам кузнец своего счастья.

– Да-да, – усмехнулась Шура. – Умница тоже. Только один кует это счастье всю жизнь, а другим при рождении папа с мамой преподносят на тарелочке.

– Как это на тарелочке? – не поняла Лиза.

– А так. Граня – самая нарядная в классе. Граня каждое лето с мамой в Крыму. Граня учится в музыкальной школе. Граня научилась водить автомобиль. И все восторгаются: какая нежная изящная девушка! Как же, ни разу картошки не чистила, не жарила, ни разу пальчик не обожгла, не растерла при стирке.

– Есть чему завидовать, – вздернула брови Лиза, – еще не раз наплачется.

– И я так думала, – сердито сказала Шура. – Но аспирант Олег Александрович выбрал не тебя, а именно ее. И боюсь, Елизавета, как бы тебе не пришлось когда-нибудь красить подоконники в квартире профессорши Грани.

Леля рассмеялась звонко, бездумно.

– Ой, девочки, умничаете друг перед другом до смешного. Это вы от усталости. Я вам говорю: бросьте книги, живите, как я. Ходите в кино, на танцы, знакомьтесь, влюбляйтесь. А то молодость пройдет, нечего и вспомнить будет.

– А ты что вспомнишь? – спросила Лиза.

– Веселилась, танцевала, крутила парням головы.

– И только? – пожала плечами Лиза.

– А что только? – обиделась Леля. – Чем ты так гордишься, Лизка? Что, мы с тобой не на одном доме работаем? А насчет ребят вы просто мне завидуете.

Шура вспыхнула, а Лиза рассмеялась.

– Чему завидовать, что ты каждый день новые знакомства заводишь?

– Да что ты понимаешь? – махнула рукой Леля.– Разве ты представляешь, какое это счастье видеть, как у парней загораются глаза, как за тебя готовы в огонь и воду, как стараются исполнить любой твой каприз. А на танцах я же себя принцессой чувствую.

– Смотри, Лелька, чтобы не вышло по пословице: гужом, гужом да мимо, – предупредила Лиза.

– Не выйдет, – беспечно уверила Леля.

– Ну, хватит, Елена, – строго оборвала Шура. – Мы о деле, а ты перебила.

– Так вот о деле, – согласилась Лиза. – Я думаю так: Гранин отец – талантливый человек и своим трудом заработал для дочери исключительное положение, хотя я бы, например, воспитывала Граню иначе.

– Ну, пусть насчет Грани так, – упорствовала Шура, – а Варьке тоже все честным путем наготовили?

Я знала и о Варе. Она тоже бывала у девушек. После войны Варин отец работал где-то в большом магазине. Зарплата была небольшая, но в доме не хватало только птичьего молока. Для Вари было все: и мебель, и дорогой сервиз, и пианино, и норковая шубка.

– Мне до конца жизни не приобрести всего этого на мою зарплату, – усмехнулась Шура, – тем более, матери нужно помогать.

– Вот уж счастье – пользоваться наворованным да еще дрожать все время, как бы чего не вышло! – убежденно сказала Лиза. – По-моему, человек счастлив только тогда, когда всего добивается сам.

– А не так это получается, как в сказке? Пока жених добился славы и богатства, девушка состарилась.

– И в невесты уже не годилась, – подтвердила Леля. – Ой, Шурочка, бредишь ты замужеством. А вот я и не собираюсь. Муж не хомут, а шею трет. Зачем мне это? «Живи, пока живется, нам не о чем тужить, покуда сердце бьется, без мужа лучше жить...»

– Ой ли? – усомнилась Лиза.

– Вот тебе и ой ли! Пока молодая, одной лучше, веселее, интереснее.

– Сомневаюсь, – возразила Лиза, – просто ты никого, кроме себя, не любишь. Так, пустоцветом, как в ботанике говорится, и протанцуешь.

– Уж ты ли не пустоцвет! – вспыхнула Леля. – Да ты потому и согласна ждать своего Андрея пять лет, что за тобой никто не ухаживает.

– Перестань чепуху молоть, Елена, – одернула подругу Шура. – Ни со мной, ни с тобой ребята так почтительно не разговаривают, как с Лизой. Она умеет себя поставить.

– Ох, и надоели мне ваши нотации! – рассердилась Леля. – Пошли домой, скоро на смену.

Девушки ушли, а я долго думала о них. Шура ищет смысл жизни и возмущена несправедливостью. Шуриной матери, покинутой мужем, занятой работой и детьми, видимо, некогда было разговаривать с дочерью о жизни. А ведь Шура умница, любознательная девушка. Только озлоблена на жизнь. И все потому, что бросил отец. Вот и наговаривает на себя, что некрасивая. И переживает, что Иван ей голову морочит. Поговорить с ней надо, а еще лучше – подсказать воспитательнице общежития, о чем бы следовало потолковать с девушками.

Но если с Шурой можно спорить, убеждать, доказывать, то у Лели все ясно и определенно. Не зная ее матери, я была, однако, убеждена, что Лелин характер сформировался именно под влиянием матери. Тревожила и Лиза. Устоит ли она в своих убеждениях? Дождется ли Андрея? И каким он вернется? Хорошо, если он так же верен своему слову. А если он окажется ветрогоном, непорядочным человеком? Конечно, Лиза и без него найдет свое счастье, но ее вера в людей, в их честность и преданность будет поколеблена, а может, и разрушена. Как много все-таки зависит от благородства людей!

Ох, Лиза, Лиза, сумеешь ли ты не уступить подругам? Ведь в молодости так соблазнительны наряды, красивая легкая жизнь, успех на танцах. Да, три девушки, три характера. И, очевидно, у всех разное воспитание. А теперь от характера и убеждений будет зависеть их дальнейшая жизнь, семейное счастье. Счастье! О нем мечтают все, но по-разному. Я вспомнила слова одной наблюдательной женщины: «Да ведь счастье каждый по-разному понимает. Один представляет его огромным, а другой – крохотным. Ясно, первому добиваться своего счастья труднее. А второй шагнул шаг – и вот оно – его счастье».

Судьба «принцессы»

После появления в журнале Лелиного портрета к ней посыпались письма – самые различные. В одних спрашивали, как идет строительство в Волгограде и по какому методу работает Леля. Авторы других интересовались, можно ли приехать в Волгоград на стройку. Третьи – их было большинство – искали знакомства с Лелей. Лелину почту разбирала Лиза. Шуре она отдавала письма, где спрашивали о методах работы, себе брала те, в которых интересовались нашим городом. По воскресеньям она ехала в центр, обходила книжные магазины, привозила пачки открыток с видами Волгограда и посылала их в качестве ответов. А Леле отдавала все письма от поклонников, в которых были, как правило, фотокарточки. Почта доставляла девчатам много хлопот. Больше месяца Леля кружилась в водовороте новых знакомств и увлечений, а в конце августа произошла печальная история. В воскресенье Леля назначила пять свиданий. И все бы обошлось, как обычно обходилось, если бы... Словом, к вечеру неожиданно заявился в общежитие тот самый спортсмен, которого я видела с Лелей первый раз. Он больше часу нервно выхаживал взад и вперед по асфальтовой дорожке вдоль акаций, а потом круто повернул к трамвайной остановке.

На беду там как раз Леля нежно прощалась с Кириллом. Она была спокойна, потому что больше никого не ждала. Но спортсмен нагрянул, как нежданная гроза и стал свидетелем этого прощанья. Не говоря ни слова, он жестоко избил коварную подругу здесь же на остановке. Все это мне рассказала перепуганная Лиза, когда отправила Лелю в больницу. У девушки была серьезная травма – перелом ребра. Слегла она, очевидно, надолго.

Вскоре приехала Лелина мать. Она жила где-то недалеко, в одном из пригородных районов, но в общежитии была впервые и по ошибке постучалась ко мне. Это была еще молодая женщина, такая же стройная и смуглая, как дочь. Ее модное платье, прическа, манера держаться по-девичьи выдавали женщину несемейную, одинокую. И действительно, узнав, что Леля в больнице и что прием посетителей там с двух часов, она попросила разрешения освежить у меня туалет и прическу и словоохотливо рассказала, что давным-давно не живет с мужем, но не тяготится этим. У нее много друзей, хорошая работа – бухгалтер в столовой нефтяников, хорошая квартира.

Леля, конечно, ее огорчила тем, что бросила институт, но она была уверена, дочь со своими данными не пропадет. А теперь — целое горе. Подумать только: какой-то идиот искалечил девочку. Мамаша грозилась поднять всех на ноги, отдать под суд коменданта и воспитательницу общежития, а хулигана обязательно засадить в тюрьму. Я попыталась объяснить матери ошибки в поведении Лели, но женщина посмотрела на меня с недоумением.

– И что ж такого? Дело молодое, когда же и выбирать себе пару, как не сейчас...

Ее материнская совесть была спокойна. Поведение дочери она не осуждала и даже не анализировала. Мои предположения оправдались. Именно мать посеяла в душе дочери легкомысленное отношение к любви, к семье, к жизни. И сейчас она обвиняла всех на свете, но только не себя. Почему? Да потому что не привыкла размышлять над своими поступками, потому что много лет заглушала свою совесть лживыми сентенциями обманувшейся женщины: «с любовником интереснее, чем с мужем», «жить надо так, чтобы было чем молодость помянуть». А дочь принимала это за истину, брала в пример. Но с любовью не шутят, и вот первый удар.

Лелина мать, действительно, поскандалила и с комендантом, и с воспитательницей, побывала у дочери и уехала, так как отпуск у нее был всего три дня. Подавать в суд Леля не согласилась. А Шура и Лиза рассказали мне, что спортсмен не зря побил Лелю. Она зло подшутила над ним: клятвенно обещала выйти за него замуж и срок назначила. Целый месяц парень готовился, а в тот день Леля послала ему записку, что все это шутка. Он примчался объясниться и застал ее с Кириллом.

– А что за парень, этот Кирилл? – спросила я.

– Да неплохой парень, наш каменщик, тихий вроде и любит ее по-настоящему, – сказала Лиза.

Из больницы Леля вернулась похудевшая и присмиревшая. Былую беззаботность как рукой сняло. Ее история наделала много шуму, но никто из многочисленных поклонников к ней в больницу не наведался. Только Кирилл все пороги обил и кучу записок прислал. Леля сидела у меня необыкновенно грустная и потускневшая. Она вынула из сумочки скомканные записки, написанные карандашом, и протянула мне. Я прочла, и мне представился честный горячий парень, который очень любит Лелю, а еще больше переживает за нее.

– Что же вы думаете об этом? – спросила я, возвращая записки.

– Кирюша, конечно, любит меня, – тихо сказала она.

– И что же вы решаете, Леля?

– Я написала письмо ему.

– Какое, если не секрет?

– Написала, что у меня есть дочка, и если он меня по-настоящему любит...

– Послушайте, зачем это вам?

– Чтобы испытать его любовь...

– Знаете, Леля, у Сервантеса есть такая новелла. Одного человека обуяло сомнение: настоящий у него бриллиант или нет. Он не поверил ювелиру и разбил бриллиант на кусочки. Бриллиант оказался настоящим, но он уже больше не существовал и не представлял никакой ценности.

– Что ж, новелла понятная, – сказала Леля, – и все-таки я тоже должна испытать...

Однако Кирилл не ответил Леле, и я больше не видела его вместе с ней. Леля заметно изменилась, словно потеряла веру в свою силу и красоту. А может быть, она вдруг почувствовала, что тоже любит Кирилла и теперь тоскует о нем. Бывает и так. Во всяком случае, девушка как-то сникла и потеряла интерес к своим поклонникам.

А Шура разоткровенничалась:

– Сдается мне, Лелька неспроста писала Кириллу насчет дочки. Никакой дочки у нее нет, но только и Лелька не прежняя. Она надеялась, Кирилл все простит за ее красоту, а он не простил. Я его видела, он говорит: я совсем не такую Лелю любил...

Шура вздохнула и пошла, погруженная в свои мысли. Кажется, она тоже крепко задумалась о девичьей чести и чувстве собственного достоинства.

Можно ли терпеть такое?

В сентябре Шура помирилась с Иваном и была бесконечно счастлива. Ее уже не утомляли учебники после рабочего дня, и она частенько уговаривала своего Ванюшу поступить в восьмой класс вечерней школы. Парень ссылался на какие-то причины и обещал подумать на будущий год.

– И чем он только интересуется? – пожимала плечами Лиза.

– Да он лучший арматурщик в бригаде, – гордилась Шура.

– Знаю, знаю, – отмахивалась Лиза, – но и водочку любит, и картишки. Как ты терпишь?

– А что я могу сделать? – сникала Шура. – Он, знаешь, какой упрямый!

– Побольше воли ему давай, он еще упрямее будет! – безжалостно резала Лиза.

Мне как-то не верилось, что настойчивая деловая Шура может унижаться. Шура считалась прекрасным штукатуром, неплохо училась в институте, много читала, умела думать, отлично шила, варила, задушевно пела. Почему же она ставит себя ниже недоучки, ниже человека, равнодушного к культуре, слабовольного, падкого на выпивку и карты? Неужели только потому, что у него нос и глаза красивые? Как нелепо... Но это было так. Мне самой довелось быть свидетельницей такого унижения Шуры.

Случилось это на Октябрьские праздники. В общежитии царило веселье. Девушки проявили немало искусства, чтобы убрать комнаты одна лучше другой. В коридорах расстелили новые дорожки. Везде слышался смех, звон гитары, песни. Я с удовольствием приняла приглашение Шуры и Лизы выпить у них чаю с Шуриным тортом. Леля гостила у матери, Алевтина тоже уехала.

Комната № 16 сверкала белизной: белые накидки, накрахмаленные белые скатерть и гардины, марлевая занавеска на нижней полке. Пока Шура накрывала на стол, мы с Лизой поговорили о том, о сем. Она неустанно расспрашивала меня о моих пятерых ребятишках, о том, как мы с мужем успеваем работать, растить их и находить время для театра, кино, для творческой работы. Секретов у меня не было, и я говорила, что все это возможно только потому, что мы с мужем живем очень дружно, неустанно помогаем друг другу во всем, приучаем ребят к самостоятельности. Сейчас у них там шахматный турнир: четыре сына против отца. А посмотрели бы, с каким увлечением дочка готовит нам праздничный ужин. И какой гордой и счастливой будет она, если папа или братья похвалят ее ужин!

Расставляя стаканы, Шура внимательно прислушивалась к нашему разговору. Потом мы все сели за стол, Но вдруг на лестнице послышался необычный шум, крик, ругань. Мы выскочили в коридор и увидели, как пьяный Иван оттолкнул вахтершу и двинулся напролом по новенькой малиновой дорожке, безжалостно пятная ее грязными резиновыми сапогами. Он ввалился в комнату и с размаху сел на Шурину кровать.

– Привет! – громко сказал он, обводя нас мутными глазами, и, вынув из кармана поллитровку и мокрый жирный пакет, брякнул все это на белую скатерть. – Выпьем по случаю праздничка!

Лиза в ужасе всплеснула руками, видя, как осквернена белизна их комнаты, сгорая от стыда передо мной. Шура как-то вся сжалась и не могла произнести ни слова. Я хотела на правах старшей попросить пьяницу выйти, но Лиза опередила. Она подскочила к Ивану и возмущенно потребовала, чтобы он немедленно убирался. Но Иван ухмыльнулся и бросил грязное оскорбительное словцо. Одно лишь мгновение Лиза стояла бледная, растерянная, с сжатыми кулаками, потом вдруг размахнулась и звонко отвесила хаму одну за другой две пощечины. Тут же распахнула дверь и с необъяснимой для нее силой вытолкала пьяницу в коридор. Он упал на четвереньки и никак не мог подняться. Девчата из других комнат покатывались со смеху.

– Справилась с пьяным! – с упреком сказала побелевшая Шура.

– Чтобы ноги его здесь не было! Никогда! Слышишь! – решительно заявила Лиза.

Шура накинула платок и жакетку, выбежала в коридор, с трудом помогла подняться отяжелевшему кавалеру, подставила ему свое плечо, и они пошли к выходу. В окно мы видели, как она ведет пьяного дружка домой. Он падал, и как нарочно в лужу, отталкивал девушку от себя. В открытую форточку доносилась его безбожная ругань, и в это же время Шура с пылающим от стыда лицом наклонялась к нему и что-то говорила. Прохожие в праздничной одежде останавливались и качали головами. Шура просила то одного, то другого помочь, но никто не соглашался.

Наконец, Шура кое-как дотащила его до угла, и больше мы их не видели.

– Ну, как можно терпеть такое? – сказала Лиза и с силой захлопнула форточку. – Я бы с этой свиньей и разговаривать не захотела.

Она скомкала грязное покрывало и скатерть, куда-то вынесла. Потом вытрясла на улице коврик, накрыла стол и кровать чистыми простынями, подмела пол и снова усадила меня за чай. После этой унизительной для Шуры сцены мне было бесконечно приятно смотреть на Лизу, обычно стеснительную, застенчивую, но продемонстрировавшую всего несколько минут назад железный характер. Вот вам готовый идеал девушки – сочетание женственности и твердости воли, сплав мягкости, доброты с решительностью, чувством собственного достоинства и самостоятельностью.

Свидание на морозе

В декабре вечер надвигается быстро. Часов в семь на улице не было ни души. Мороз крепчал, по радио обещали в ночь понижение температуры до 26 градусов. Но в комнате было тепло, и мы весело ужинали, когда неожиданно погас свет. Старший сын сбегал к вахтеру общежития и вернулся хмурый. Света не будет до понедельника, потому что монтера сейчас не найти. Так и прошел субботний вечер в темноте. А когда вся семья уснула, когда зеленые фосфорические огоньки на будильнике показали одиннадцать, я раздвинула занавеску на нашем огромном окне и посмотрела на зимнюю ночь. Мне была видна широкая снежная целина, освещенная полной луной. Даже в этот тихий вечер над степью гуляет шальной ветер и стучится в нашу тонкую дверь.

Но наше знаменитое крыльцо и в лютой мороз служило пристанищем для влюбленных. И сейчас двое остановились возле него. Луна светит необыкновенно ярко, и я без труда узнала Шуру и Ивана. На нем малахай, теплое пальто и валенки. А Шура переступает с ноги на ногу в резиновых ботиках, в осеннем пальто с песцовой горжеткой и в меховой шапочке на макушке. То ли у нее действительно нет теплого пальто и валенок, то ли специально так оделась, чтобы Ивану казаться стройнее и красивее. Мне видно, как она порывается уйти домой, но Иван держит ее за руки, кружит вокруг себя, и они опять стоят. Видно, после того случая Лиза больше не пускает их в комнату. Мне уже не хочется любоваться лунной зимней ночью, и я ухожу спать.

Не знаю, сколько прошло времени, но внезапно в комнате зажегся свет. Должно быть, кто-то все же разыскал монтера. Я вскочила выключить свет, чтоб не проснулись дети. Будильник показывал половину первого. Потушив свет, я глянула в окно. У крыльца все еще маячили две фигуры. Иван стоял спокойно, а Шура поджимала то одну, то другую ногу, как озябшая птичка.

А в понедельник Шуру увезли в больницу с воспалением легких. Как мне рассказала Лиза, в субботу Шура работала за двоих, не успела ни пообедать, ни поужинать, очень устала, а потом Иван продержал ее на морозе до часу ночи, настроение такое на него нашло. Я вспомнила, как был одет Иван и как Шура, и возмутилась до глубины души. Потом крепко поругала себя за то, что постеснялась вмешаться и погнать Шуру домой.

– Послушайте, как же это называется: любовь или эгоизм? – спросила меня Лиза и, не дождавшись ответа, горячо заговорила: – Говорю Шурке: что же ты, неживая, что ли? Замерзла, как кочерыжка, а все стоишь. А она улыбнулась и говорит: «Какие он мне слова говорил, никогда не забуду». А по-моему, какая же это любовь! Девчонка голодная, промерзла до костей, а он ей нежности... Андрей бы так не сделал.

Нельзя не согласиться с Лизой. Любовь и забота о любимом человеке – это неразрывные вещи. А где забота – там и помощь, там и уважение. Было ли это у Ивана? Нет, конечно. Мы это давно понимали, а вскоре поняла и Шура.

Необыкновенные слова Ивана грели ее недолго. Она почти две недели пролежала в больнице, а он ни разу не проведал ее. Лиза и Леля рассказывали, что она лежит в палате лицом к стене целыми днями, ни с кем не разговаривая. Потом девушки спросили моего совета, стоит ли затащить все-таки Ивана в больницу. Я пожала плечами. Слишком несимпатичен мне был этот человек. Но девушки сделали по-своему. Они прямо с работы привели его в больницу. Шура чувствовала себя уже лучше, вышла к ним в приемную. Однако Иван просидел с четверть часа и стал собираться, сославшись на то, что голоден. И тут Лиза ему высказала все, что думала. Сам, дескать, понимает, когда ему голодно и холодно, а девчонку до больницы довел. Рассказывая об этом, Лиза засмеялась:

– Как он на меня посмотрел! Так посмотрел! Ну прямо загрыз бы, если б мог! Не любит, когда против шерсти гладят. А мне наплевать. Пусть знает, что о нем думают. И Шурка молодец: даже словом не стала удерживать его!

Я понимала состояние Шуры: она мучительно анализировала свои отношения с Иваном. И трудно сказать, что будет после кризиса. Случается и так: одно слово, один поступок вдруг проливают истинный свет на человека, которого долго и слепо любили. И кумир падает с пьедестала, а отношение к нему бесповоротно меняется.