Журнал Информ-образование

Любовь и характеры

Действительно, Галя о себе и Вадиме говорила самокритично. Разное воспитание – разные характеры. Но любовь между ними – одна. Что ж пересилит: характеры любовь, или любовь примирит характеры?

Снова и снова анализировала я отношения моих соседей. Галина бабушка уверяла, что внучка очень самостоятельная, что у нее на всех характера хватает, кроме Вадима. Только мужу она потакает, поэтому, мол, он из нее веревки вьет. Но, должно быть, под словом «характер» крылось понятие «требовательная», «капризная». И если иногда Галя смирялась и не перечила мужу, то внутренне она была глубоко обиженной, потому что «приносила себя в жертву» грубому, эгоистичному Вадиму. И конфликт назревал.

У Гали нет ясного понимания, что в ее новом положении замужней женщины важнее: прежние удобства избалованной любимицы или некоторые самоограничения ради крепкой семьи и счастливой любви. Будь у нее осознание приоритета, она бы сделала правильный выбор и без обид и оскорблений в адрес мужа постепенно внедряла бы в традиции семьи и театр, и прогулки, и все прочее, что считала правильным и полезным. Но для этого нужны терпение и выдержка — качества характера, абсолютно необходимые в семейной жизни.

С другой стороны, родителям Вадима хватило умения и сил привить сыну любовь к труду, к аккуратности, уважение к людям, — словом, все хорошее, что нужно взрослому человеку. Но почему же они не приобщили сына к большой культуре? Выходит, под характером, с которым трудно сойтись, понимаются недостатки воспитания, данного в семье родителями. Спору нет, и родители Вадима, и бабушка Гали хотели своим детям хорошего будущего. Значит, они просто чего-то недопонимали. Так рассуждала я, пытаясь распутать этот сложный узел человеческих судеб. И тут мне представилась вдруг суровая Митревна со своим простым, метким и верным словом:

– И, милая, пошто тут мудрить? Не маленькие, небось, наши молодые! Уж двоих ребят нажили...

И верно, не маленькие. Шутка ли двоих детей растят. Пора уж не только и не столько о своих характерах думать, сколько о будущем Светланы и Сережки.

Мужества не хватает

Разные были семьи у Гали и у Вадима. В чем-то хороша Галя, а в чем-то — Вадим. Почему же им не взять друг у друга лучшее и не отбросить ненужное? Они уже взрослые, могли бы критически отнестись к своим привычкам, взглядам, вкусам, полученным в родительском доме. Но, должно быть, это не так просто, даже если люди любят друг друга. Не просто, но все же возможно? Надо начать со своих привычек и вкусов, попробовать изменить собственный характер ради большой цели, ради счастья того, кого ты любишь, наконец, ради детей? В принципе, потрудиться над самим собой — это посильная задача для любого человека. И такие действия могут стать примером для супруга или супруги. Есть припомнить, такие случаи нередкость. Но для успеха нужно понимание сути проблемы терпение и мужество, чтобы не остановиться на полпути.

Да, конечно, мужество. Признать себя также виновным в разладе семьи — малодушному это не по силам. Самолюбие или себялюбие помешают. Видимо, у Вадима и Гали себялюбие довлеет над всем. Но в чем тогда проявляется любовь? А ведь когда-то понравился Вадиму бойкий любознательный ум Галины, ее увлечение медициной, суждения о книгах, театре, умение красиво одеваться. А сейчас даже это он ей в упрек ставит. А мог бы иногда примириться с покупными котлетами и пирожками, чтобы дать жене попрактиковаться в больнице. И в театр, и в кино мог бы сходить. И обновку ей кое-когда купить. Находятся же у него деньги на трансформаторы и всякие катушки. Мог бы отличить главное от случайного, важное от второстепенного.

И она также. Только вот, кто первый? Ведь самолюбие мешает пойти на «поклон», уступить. А сделай они оба этот первый шаг, какой счастливой и яркой могла бы быть их жизнь! Мало ли я знаю молодоженов, у которых все в порядке. А сходились они тоже с разными характерами, с разным воспитанием. Нет же супругов, которые воспитывались бы в одной семье. Но вот, нашли общий язык, и живут душа в душу. Люди, глядя на таких «счастливчиков», обычно говорят «А знаете, они чем-то похожи». И немудрено. Лучшее они перенимают друг у друга, худшее стараются не замечать. Вот только кто объяснит молодоженам эти непростые истины и где взять мужество, чтобы начать работать над собственным характером?

В зале суда

Я не забыла приглашения Марины Петровны и в пятницу, уговорив Киру Константиновну составить мне компанию, мы отправились в суд. В небольшом зале судебного заседания сидело человек двадцать. Трудно было понять, что привело сюда этих зрителей, разного вида стариков и старушек, двух нарядно одетых молодых женщин, одного парня в телогрейке и нескольких девушек в форменных пальто технического училища. Кира Константиновна уверяла меня, что старики ходят из праздного любопытства, а люди помоложе — «в порядке усвоения чужого опыта насчет разводов», как она выразилась. Устроить анкету для зрителей с вопросом, зачем каждый явился, я не имела права. Пришлось принять на веру версию Киры Константиновны.

Судебное заседание началось ровно в десять часов и поразило меня своей будничностью. За час молодой и довольно симпатичный судья с несколько утомленным выражением лица и две народные заседательницы – Марина Петровна и еще одна полная молодящаяся женщина с крашеными соломенными волосами – рассмот­рели четыре дела о разводе. Право, даже к покупке железнодорожного билета в предварительной кассе люди относятся с большей страстностью, чем тут, где решались судьбы семей. Там хоть по крайней мере как-то спорят, просят нижнее место, настаивают, сердятся. Здесь же не было ничего подобного. Перед судейским столом один за другим прошли трое мужчин средних лет, одетых скромно, но прилично. Определить их профессию по костюму было невозможно, лишь у одного на лацкане пиджака красовался значок технического вуза.

Судья вполголоса задавал каждому несколько вопросов, мужчины отвечали, предъявляли какие-то бумаги, судья обращался к своим коллегам, те кивали, и дело считалось рассмотренным. Две нарядные женщины из публики ушли с двумя из этих мужчин. Очевидно, это были их новые жены. Оставшиеся зрители равнодушно взирали на это чисто техническое, как мне показалось, оформление разводов.

Четвертой к столу судей вышла из коридора женщина лет двадцати восьми с грудным ребенком на руках. Ее дело тоже заняло не более пятнадцати минут. Я ничего не могла понять, но раздражение и возмущение закипали во мне все сильнее.

В перерыве к нам подошла Марина Петровна.

– Пришли? Ну, вот и славно. После перерыва будем слушать то дело, ради которого я вас и пригласила, – говорила Марина Петровна, и было видно, что, она искренне рада нашему присутствию. Шепотом, стараясь не привлечь к нам внимание публики, я высказала Марине Петровне свое возмущение. Она тихо рассмеялась.

– Напрасно Вы волнуетесь, – так же тихо сказала она. – Это действительно были дела, по которым требовалось формальное постановление суда. Все четыре истца просят о разводе, чтобы получить официальную возможность оформить свои новые, давно сложившиеся брачные отношения. У людей уже дети в новых семьях появились, причем и муж и жена живут в новых семьях. Может ли в таких случаях суд в чем-то препятствовать им? Вот эта женщина с ребенком – такой же случай. И ребенок у нее от второго мужа. Кстати, лишь в одной из этих распавшихся семей был ребенок – мальчик шести лет. Отчим хочет его усыновить после оформления развода.

Эти объяснения успокоили меня. Я полагала, что если у супругов нет детей и их отношения далеки от любви, то ничто не может помешать им построить себе новые семьи. Марина Петровна добавила, что таких бракоразводных дел, которые лишь констатируют распад прежних семей и образование новых брачных союзов, у них бывает много, и не эти случаи привлекают к себе особое внимание. Она начала также рассказывать о подготовке нового союзного кодекса о браке, семьей опеке, но ее попросили вернуться к судье.

Когда забывают о девичьей гордости и чести

Марина Петровна не обманула нас. Следующее дело было действительно из тех, которые волновали меня. Я почувствовала это сразу, как только в зал заседания вошла молодая черноволосая женщина лет двадцати двух и такой же молодой офицер – лейтенант авиации. За ними шла одетая в плюшевую черную жакетку пожилая женщина с ребенком на руках. Она села на первый стул, а молодая женщина с красивым, но исстрадавшимся лицом оглядела зал, увидела Киру Константиновну, и смущение слабо окрасило ее щеки; она виновато улыбнулась и кивнула головой моей приятельнице.

Кира Константиновна крепко схватила меня за руку.

– Господи, – шепнула она мне, – ты знаешь, это ведь Дина Т., моя бывшая ученица. Ты ее тоже знала, вернее, видела. Помнишь, на молодежном бал-маскараде в клубе?

Лицо Дины и впрямь показалось мне знакомым, но лишь после этих слов я вспомнила, где я ее встречала. Тогда в новогоднюю ночь в клубе сотни юношей и девушек собрались вокруг елки. Дина, черноволосая, в светлом платье, с разгоревшимся красивым и нежным лицом, пела чистым задушевным голосом романс Глинки «Я помню чудное мгновенье». Смуглолицая красавица напомнила мне тогда чем-то юную богиню Диану, и мне подумалось, что судьба щедро одарила эту девушку.

Что же привело ее сюда? Судья начал задавать вопросы, его не удовлетворил стереотипный ответ офицера «не сошлись характерами». Он спрашивал Дину, опять ее мужа. Офицер попросил вызвать свидетельницу – свою бывшую квартирную хозяйку. Это была худенькая остроносая морщинистая женщина, у которой слова вылетали, точно из пулемета. Марина Петровна тоже спрашивала и недовольно морщилась от циничных ответов офицера; вступила в разговор и вторая народная заседательница.

Страшно было подумать, что вот так, на глазах у чужих людей, может обнажаться самое интимное. Все началось с того, что в ответ на замечание судьи о ребенке офицер с наглой усмешкой сказал, что не уверен, его ли это ребенок. Дина вспыхнула и сказала звонко, словно отвесила пощечину: «Подлец!». Марина Петровна попросила разъяснить, на чем основано обвинение. Офицер усмехнулся и так же цинично сказал: «Порядочные девушки сначала регистрируются, а потом имеют ребенка».

Постепенно я уяснила себе, как складывались отношения Дины с этим неприятным типом. Они познакомились на том самом новогоднем балу и вскоре сошлись очень близко. Дина по-прежнему жила у матери, но почти ежедневно бывала у этого Виктора. По словам квартирной хозяйки, к ее постояльцу собирались друзья офицеры, и Дина всем крутила голову. А когда она почувствовала, что скоро станет матерью, и стала добиваться регистрации брака, Виктор ее оскорбил и прогнал. Мать Дины узнала о случившемся и заболела от отчаяния. А оскорбленная Дина обратилась к командо­ванию части, и вскоре брак был оформлен. Однако принести счастья он уже не мог. Не привел и к примирению. Дина жила, как и раньше, с родителями. Теперь же, спустя почти два года, Виктор возбудил дело о разводе.

Судья снова и снова пытался убедить офицера в том, что он не прав, что нет серьезных оснований для развода. Но тот рубанул сплеча:

– Я человек военный и всегда буду сомневаться в ее верности!

Оскорбительно и неестественно говорить о таких вещах в присутствии посторонних. Марина Петровна что-то шепнула судье, тот кивнул головой. Ясно, примирение не состоится. Зал опустел. Кира Константиновна спешит на урок. Она смущена и расстроена. Я жду Марину Петровну. Хочется слышать ее мнение, обменяться мыслями.

«Вы, мамаша, тоже виноваты…»

Мать Дины, отдав ребенка дочери, сидит, сгорбившись, не отрывая ладоней от глаз. Марина Петровна подходит к ней, пытается выяснить некоторые подробности Дининого замужества. Потом вздыхает и убежденно, как приговор, произносит:

– Вы, мамаша, тоже виноваты...

– Да, да, – покорно соглашается женщина, – мать всегда виновата... Даже без вины...

Она поднимает на нас заплаканные, запавшие глаза и молча уходит. А я думаю о матери Вали, Агриппине Семеновне, которая тоже в ответе за судьбу дочери, о других матерях. Как часто они успокаивают себя словами: «Ну, ничего, все уладится, все образуется». — А оно не улаживается, не образуется и даже доходит до таких ужасных сцен. Вот награда женщине за все муки, труды, бессонные ночи, отданные дочери. Нет, пусть никому из матерей не придется переживать что-либо подобное. Но как этого не допустить?

Одно мне ясно: думать об этом нужно заранее, когда ребенок еще мал и можно привить ему необходимые черты характера Задача родителей — с первых шагов малыша воспитывать из него достойного человека, способного защитить свои права и уважать чужие. Я высказываю эти соображения Марине Петровне, она неожиданно говорит:

– Пожарники умнее нас, коллега.

– Почему пожарники?

– Потому что они предупреждают об опасности заранее. Они занимаются профилактикой, а мы — нет. А в жизни профилактика не менее важна, чем в медицине или в пожарном деле. Если бы мать, да учительница, да школьный врач в свое время подготовили Дину, внушили бы ей, что честь надо беречь пуще всего, не случилось бы с девчонкой беды.

Марина Петровна врач и потому всегда более определенна и резка, чем мы, педагоги. Я давно заметила эту особенность врачей, видимо, их профессия требует этой определенности. В ее суждениях чувствуется и опыт, и знание жизни, и чуткая душа. И все же внутренне я не могла согласиться, когда Марина Петровна непримиримо и категорично обвиняла во всем офицера. Он поступил непорядочно, даже подло. Но ведь сначала он, несомненно, любил Дину, гордился ее красотой, ее голосом. А вот то обстоятельство, что она уступила ему до свадьбы? Он, конечно, сам домогался этого, но потом пришли сомнения, превратившиеся в сердечного червя, который грыз его и в конце концов лишил веры в подругу. И яркое чувство кончилась гадко, по-обывательски.

– А судим мы по старинушке, – сказала, наконец, Марина Петровна. – Вот рассмотрит дело суд, – и что? Мужчина заплатит назначенную сумму, а женщине одной сына растить. Вся тяжесть на девчат падает.

— Это верно сказано, — соглашаюсь я, — но меня не столько трудности Дины волнуют, сколько судьба ее обездоленного ребенка, вообще детей, ограбленных таким поворотом судьбы. Они лишены счастья обнять одной ручонкой отца, а другой – мать. Много причин для разводов, а результат один – страдают дети...

– Прошу прощения, коллега, – сказала Марина Петровна, прощаясь, – это уже не по моей части. Вы педагог, вам и карты в руки...

Стихи – и кража

Вадим сдержал слово, но приехал к нам один, без Гали. Он раскрыл чемоданчик с трансформатором, и я увидела знакомую голубую книжку В. Леднева «Тоска по крыльям». Мне нравилась в ней его поэма «Персональное дело», и я с любопытством спросила, купил ее Вадим или взял в библиотеке.

– Дружок на заводе дал, советовал прочесть, – сказал Вадим и протянул мне томик.

Закладка лежала на четвертой главе, и мне показалось, что Вадим не раз прочел жгучие строки:

Который день

во мне

идет борьба –

тоскую о сыне и

думаю много:

куда заманит

безотцовщину

судьба,

какую бросит

под ноги дорогу?

К чему потянется он:

к книге иль к ножу?

А вдруг к ножу –

ведь этот путь короче!..

Я подумала, что приятель неспроста дал Вадиму эту книгу, а впрочем, кто его знает.

Между тем Вадим успел подключить автотрансформатор, и мы все с удовольствием смотрели детские мультфильмы. Вдруг внизу, на лестнице, послышался шум и резкие крики. Я поспешила вслед за мужем и за Вадимом и увидела, что на нижней площадке толпится человек десять. Молодая женщина из соседнего подъезда, растрепанная и раскрасневшаяся, размахивала перед носом побледневшего мальчишки авоськой с колбасой и все допытывалась, где он живет. Мужчина, видимо, муж этой женщины, держал подростка за руки и угрожал:

– Я тебе покажу, подлец, как воровать!

Жильцы переспрашивали, что случилось, и женщина громко и нервно объясняла:

– Собрались мы, значит, в гости, и я вывесила колбасу в сетке из форточки. А этот бандит и срезал, прямо с сеткой. Иван еле догнал его...

– Прямо с форточки? – удивился кто-то. – Ну, за это стоит дать, чтоб помнил!

Подбодренный хозяин колбасы больно сжал руки мальчишки, и тот истошно завопил:

– Ой-ей-ей, дяденька, не буду больше!

Вадим протиснулся разом к мальчишке и властно приказал мужчине:

– Отпусти пацана. Я разберусь, – и видя, что тот колеблется, добавил: – Ну, кому говорю? Не крути руки!

– Защитник нашелся! – сплюнул Иван.

– Если бы у него сперли, по-другому бы запел, – сказал кто-то.

Вадим с мальчишкой шагнули к выходу, но чей-то звонкий детский голос подсказал:

– Валерка, а шапку?

– Не дам шапку, – забеспокоилась женщина с сеткой, – он у меня всю сетку начисто загубил.

– Тетенька, отдай, – захныкал мальчишка, – меня мамка убьет.

Вадим вынул из кармана новенькую зеленую сетку, молча бросил женщине на плечо и взял шапку.

Поручив детей мужу, я отправилась вместе с Вадимом. По дороге выяснилось, что Валерка живет в соседнем квартале и учится в одной школе с моими детьми. Знают ли о нем в школе?

В Валеркиной квартире нас встретила немолодая женщина с рябоватым круглым лицом и испуганно, прямо через порог, спросила:

– Что еще стряслось?

– Позовите отца, дело есть, – строго сказал Вадим.

– Отца? – усмехнулась женщина. – Мы сами его вот уже десять лет не видим.

– Где же он? – невпопад спросила я.

– Мотается по белу свету, от алиментов бегает... Мы рассказали матери, что случилось с Валеркой.

– У, постылый! – больно стукнула она сына по спине.– Затерзал меня! В школу боюсь глаза показать, теперь еще на улице срамить будешь!

Она ошалело огляделась, схватила полотенце, скрутила его тугим жгутом и бросилась к Валерке.

– Убью, мерзавец!

Вадим отстранил ее руку и загородил мальчишку. Женщина вяло опустилась на стул и разрыдалась.

– Вы думаете, я злыдня какая! А я для него только и живу. Сама лишилась всякой жизни из-за него, а он? Наработаюсь, натешусь с кирпичами – я каменщицей на стройке – бегу скорее к сыночку. А тут, глядь, опять из школы с жалобой. Замучилась я одна. А он там, проклятый паразит, и горя не знает, – с ненавистью погрозилась она в окно, очевидно, в адрес мужа.

Я успокаивала огорченную мать как могла. Обещала зайти в школу, обратиться в родительский комитет, как-то помочь. Мы вышли с Вадимом молчаливые, хмурые, недовольные. Каждый думал о своем. Я ругала себя и своиx коллег за то, что мы очень плохо знаем детей, условия их жизни, больше жалуемся, чем вникаем в суть поступка. Вадим шагал, устремив взгляд в одну точку, как это бывает, когда человек о чем-то глубоко задумался.

– Ну и ну, – сказал он, наконец, и закурил, – и зачем сдалась ему эта колбаса? Мать прилично зарабатывает на двоих. Разве он голоден?

– Разве дело в колбасе?

– А в чем же?

– Отца у него нет. Мать одна с ног сбивается. А без отца дети, как лодка без руля.

– Значит, когда ушел от них папаша, пацану было года два? – не то спросил, не то сказал Вадим.

– Да, как вашему Сережке, – ответила я, размышляя о Валерке и его поступке. Что толкнуло его на воровство – озорство или что-то похуже? Да, дети, дети... А Вадима встревожила судьба Валерки! Значит, не равнодушен к судьбе собственного сына.

Оставаться у нас Вадим больше не захотел. Он как будто заторопился домой, словно без него там могло случиться что-то непоправимое. Уложил инструменты в чемоданчик, попрощался, вышел. Потом вернулся. За книжкой.

Что это? Побоялся затерять ее? Или действительно нужна она ему стала?

Развод – личное ли дело супругов? 

В четверг на следующей неделе ко мне с утра пожаловали гости – Кира Константиновна и Марина Петровна. С Кирой мы не встречались после суда, и потому я без всякого умысла спросила, не виделась ли она с Диной.

Моя приятельница вспыхнула, как от тяжкой незаслуженной обиды.

– С какой стати? И вообще я в такие истории не вмешиваюсь. Любовь, развод – это личное дело каждого...

Я пожала плечами. Зная Киру, ее отзывчивость и страстную нетерпимость ко всякой несправедливости, я не очень поверила в теорию невмешательства. Но спорить не хотелось. Однако в разговор с неожиданной горячностью вступила Марина Петровна. Ее смуглое лицо стало насмешливо-строгим.

– Послушайте, Кира Константиновна, – сказала она, недобро сверкнув темными горячими глазами, – а ведь от ваших слов ханжеством пахнет. Неужели вам неизвестно, сколько детей попадает в трудовые колонии в результате разводов?

Кира удивленно и обиженно вскинула густые брови. Я тоже недоуменно посмотрела на Марину Петровну. При слове «ханжество» в памяти тотчас всплыли классические литературные персонажи-ханжи – Тартюф, Иудушки Головлев, Кабаниха...

Все это не имело никакого отношения к Кире. Я попыталась смягчить резкость выражения Марины Петровны, но врач не дала мне говорить.

– Нет-нет, коллега, вы не сглаживайте, я отдаю отчет своим словам. Только ханжа, наш современный ханжа, может заявлять подобным образом: любовь и развод — личное дело каждого. Давайте не будем совать свой нос в постельные дела. Для ханжи такая формулировка просто необходима. Он же ею, как щитом, при­крывает свои любовные похождения. Несдержанность в половой жизни – это личное дело только с начала. А горькие плоды такой самостоятельности пожинают потом десятки людей: родители, учителя, врачи, милиция, судебные органы. Самообладание, дисциплина – не рабство, они необходимы и в любви. Но мы часто забываем об этом. Может быть, потому у нас и разводов так много. Можете посчитать, в каждом номере газеты от десяти и больше объявлений о разводе. Ну-ка помножьте хотя бы десяток на триста номеров газеты в год да на число газет, выходящих в стране! Какая получается цифра?! И что же, у всех этих мужчин и женщин одна причина – не сошлись характерами? Ерунда! Распущенность это. А дети? Если у каждой разводящейся пары считать лишь по одному ребенку, и то в год сколько детей осиротеет?! В вашем классе сколько детей осиротело бы таким образом?

Остолбеневшая под таким яростным натиском Кира почти машинально сказала:

– Восемь...

– Ну, вот вам, пожалуйста, восемь из тридцати шести. Без малого четвертая часть. А вы говорите: развод – личное дело. Мой муж – заместитель директора на лесозаводе. Дня не проходит, чтобы к нему не приходили женщины с жалобами, с просьбами унять мужей: то по поводу пьянства, то по поводу любовных шашней. А вы понимаете, до какого отчаяния должна дойти жена, чтобы идти к чужим людям просить утихомирить мужа, – Марина Петровна широким движением руки поправила прическу. Так о ком же печься? О таких мерзавцах или о детях?

– Я ведь, коллега, к вам по делу пришла. Просила вот Киру Константиновну показать вашу квартиру. Помните, я вам в суде сказала, что дети – не по моей части. Глупости, прошу простить необдуманное выражение. По моей части, по нашей... И не только дети. Если в семье у человека неблагополучно, он отравлен ядом постоянных ссор, не может он быть полноценным работником на производстве. Я вам говорила уже про травмы. Если надо, я найду статистические данные, сколько в нашем районе на почве только семейных неурядиц было производственных травм. Даже самоубийства есть. И не можем мы позволить себе роскошь повторять в угоду и на радость ханжам – простите, Кира Константиновна, вас я никак к ним не причисляю, просто рассердилась за ваши необдуманные слова – да, так в угоду и для удобства наших современных ханжей, что развод и любовь – это личное дело. Общее это наше дело, и мы не смеем молчать, когда видим, что рушатся семьи, особенно молодые. И правильно вам написала та мать, помните, о которой вы мне рассказывали.

– Агриппина Семеновна? – уточнила я.

– Да, да. Вы, кстати, ей ответили?

– К стыду своему, еще нет. Не знаю, что и как посоветовать.

Марина Петровна остановила на мне свои горячие глаза и укоризненно покачала головой. Она была удивительно хороша сейчас в пылу негодования. Румяная, со строго сдвинутыми к переносице прямыми бровями, с твердо очерченным, решительным ртом. И выражение ее лица, и слова свидетельствовали о полной убежденности в своей правоте.

– Почему ж вы не знаете?

– Да ведь в каждой семье все по-своему, а дома я у них не была, не знаю подробностей воспитания...

Молчать нельзя!

Марина Петровна на секунду задумалась, потом сказала:

– Все равно ответить надо, напишите, что знаете. А еще лучше, напишите для всех матерей и отцов.

– То есть, как это для всех? – не поняла я.

– Очень просто. Напишите книгу о том, как надо беречь любовь, беречь счастье наших детей. У вас есть опыт, у вас масса примеров, вы не заражены равнодушием к судьбам молодоженов, к судьбе обездоленных детей, наконец, вы литератор, учительница. Напишите – и адресуйте всем, кого волнует проблема любви и разводов. Это будет лучше письма...

Я, как и Кира, была ошеломлена бурным натиском Марины Петровны. Но ее предложение выглядело интересным и, пожалуй, действительно полезным, но как сразу решиться... Ведь это не просто — написать книгу.

Но Марина Петровна не хотела слышать никаких возражений. Она с той же горячностью принялась доказывать, что никто не имеет права молчать. Нужно привлечь к борьбе за крепкую семью всю общественность: писателей, кинематографистов, художников, школу, сообщество врачей, — словом, всех и вся. Нужно создать обстановку общественного осуждения вокруг морально неустойчивых людей. К моему удивлению, Кира тоже активно поддержала Предложение Марины Петровны. Она сказала:

– Покажи в книге, что характер воспитывается с детства, а от характера зависит будущая семейная жизнь человека...

Мы говорили еще долго, забыв про время, и только будильник, поставленный на час дня, заставил нас поторопиться в школу.

Так родился замысел этой книги, этих записок учительницы, цель которых — задать непростые жизненные вопросы. Быть может, они заставят людей задуматься, и мы вместе найдем ответ: как научиться беречь любовь. 

ДЕТИ РАСТУТ НЕЗАМЕТНО

Воспитывать, а не перевоспитывать

Каждый из нас у себя дома, у друзей, у соседей или прямо на улице наблюдал, как дети, этот маленький народ, перенимают у взрослых привычки, манеры, взгляды, убеждения, — все то, из чего складывается характер человека. Иногда нас умиляло забавное подражание детей взрослым, иногда возмущала какая-нибудь глупая или злая детская выходка, иногда мы попросту проходили мимо, привычно, равнодушно рассуждая: «Вырастут – поумнеют, в свое время все такими были...»

Конечно, вырастут. Но что вырастет? Добрый колос, пустоцвет или вообще сорняк?

К сожалению, мы часто ленимся анализировать поступки детей. Оставляем без внимания их суждениям о друзьях, о жизни, когда они делятся ими с родителями, учителями или с воспитателями. Это равнодушие приводит нередко к тому, что мы безвозвратно упускаем благоприятный период влияния на маленького человека. А спохватываемся, когда уже ни родители, ни школа не могут справиться с так называемыми «трудными детьми». А ведь ребенок не родился «трудным», он стал таким в результате нашего равнодушия.

Но стоит попасть в разряд «трудных», тогда начинается перевоспитание ребенка – в школе, в милиции, в армии, на производстве. А перевоспитывать, как известно, куда сложнее, чем воспитывать. Не всегда перевоспитание удается. И обходится оно слишком дорого и родителям, и обществу, и государству. Все согласны с тем, что лучше сразу воспитывать правильно, чем потом мучиться с перевоспитанием. Да, всем ясно, но – увы! – далеко не всегда эта очевидная истина находит достойное воплощение в нашей семейной жизни.

Старший брат

На характер маленького человека влияют и семья, и школа, и окружающая среда. Но самым сильным, самым ярким, наглядным и действенным примером во всех случаях жизни для маленьких детей служат родители. Воспринятое в семье еще до подросткового периода, как правило, и становится потом нормой поведения человека в его взрослой жизни.

У Глумовых умер отец, подполковник запаса, оставив шестерых детей. Все, кто знал семью, искренне горевали о детях: «Что будет с круглыми сиротами?» Их мать ушла из жизни девять лет назад. Теперь отец. Даже домработница покинула осиротевший дом после смерти подполковника.

– Что будет с детьми? Ведь меньшая совсем ребенок, ей едва минуло десять лет... – говорили одни. – За ней нужен глаз да глаз...

– Быть может, старший, Андрей, будет за хозяина? – надеялись другие.

– Вряд ли, – сомневались третьи. – Через год он окончит институт, женится. А какой жене нужна такая орава! Нет, рассыплется у них все...

– Жаль, дружная была семья, – таково было мнение соседей, знавших Глумовых.

Но семья не распалась. Андрей твердо решил не покидать братьев и сестер. Он оставил даже мысль о женитьбе, пока не поставит на ноги всех, вплоть до младшей сестры. И вновь у раскрытого окна домика Глумовых можно было видеть средних сестер-школьниц, сидящих над книгами. Юноша лет шестнадцати, как и прежде, вышагивал по дороге в сельскохозяйственный техникум, и у ворот Глумовых не смолкали звонкие детские голоса. Внешне в этой семье ничего не изменилось. Остался тот же распорядок, та же заботливость друг о друге. Потруднее стало с питанием да с одеждой. Не получалось у них, как при отце. Но городской Совет серьезно помог этой семье.

Так и не вернулся Андрей после летних каникул в свой автодорожный институт. Перевелся на заочное отделение. Днем подрабатывал, а по вечерам садился за книги вместе с братьями и сестрами. По воскресеньям его частенько видели с младшими то в кино, то на стадионе. Так прошло несколько лет. Андрей уже работал инженером, брат получил профессию механика сельскохозяйственных машин и трудился в совхозе. Сестры тоже встали на ноги: одна работала фельдшерицей, другая – воспитательницей детского сада. Летом и младшие закончат восьмой класс, И они уже обсуждают вопрос, куда лучше пойти после восьмилетки. Вот теперь задумался Андрей и о собственной семье. Младших он так и так поставит на ноги. А старшие уже нашли дорогу в жизни.

Если бы на месте Андрея была девушка, окружающим такое отношение к семье не казалось бы удивительным. Но парень... И Андрея ставили в пример во многих семьях. А он смущался, когда речь об этом заходила при нем, и обычно говорил: «Да как же иначе? Я дал отцу клятву!»

Но разве дело в одной клятве? Мало ли дается честных слов, о которых забывают на следующий же день! Андрей беззаветно любил своего отца, во всем подражал ему с детства и усвоил не только внешние привычки, аккуратность, подтянутость, свойственные кадровому офицеру Глумову, но и отцовскую ответственность перед семьей. Когда отец овдовел, Андрей видел, как добр и терпелив он был с детьми. Мальчик был достаточно взрослым, чтобы понять, что отец не ищет отдельной личной жизни вне семьи. И юноша не сомневался, что это правильно, что так и должно быть. Я уверена, что если братьям или сестрам Андрея выпадет в жизни похожее испытание, они поступят точно так же, как поступили отец и старший брат!